Фрэнсис Бэкон - Утопический роман XVI-XVII веков

После долгого падения, о котором я только догадывался (ибо из-за стремительной скорости полета не замечал его), я наконец оказался, как помнится, под каким-то деревом, причем запутался в нескольких довольно толстых суках, обломленных мною при падении, а лицо мое было забрызгано соком раздавленного яблока.

По счастью, местность эта оказалась, как вскоре узнаете, Земным раем {246} , а дерево, на которое я свалился, — Древом жизни {247} . Судите сами, как я разбился бы, если бы не эта случайность. Впоследствии я часто размышлял над простонародным поверием, что если броситься вниз с большой высоты, то задохнешься еще прежде, чем коснешься земли; из своего приключения я сделал вывод, что это враки, или же надо предположить, что живительный яблочный сок, попав мне на губы, водворил обратно душу, пребывавшую недалеко от трупа, еще теплого и не отвыкшего от жизнедеятельности.

И действительно, едва я ступил на твердую почву, как боль от ушиба у меня прекратилась, еще не успев запечатлеться в памяти, а о голоде, изрядно терзавшем меня во время полета, я вспомнил только потому, что перестал ощущать его.

Встав, я едва успел рассмотреть широчайшую из четырех рек, которые, сливаясь, образуют здесь озеро, как невидимая душа растений, разлитая в этой местности, стала услаждать мое обоняние; и я заметил, что камушки здесь не жесткие и не шершавые и что они предупредительно становятся еще мягче, когда ступаешь на них. Прежде всего я обнаружил перекресток, образованный пятью аллеями с такими высокими деревьями, что они как бы возносили к небесам целый парк. Обводя их взором от корней до вершины и от макушки до низу, я начинал сомневаться — земля ли держит их, или сами они держат землю, подвешенную к их корням; их горделиво вздымающиеся кроны, казалось, гнутся под тяжестью небесных тел, которые они с трудом поддерживают; их ветви, обращенные к небу, как бы обнимали его и обращались с мольбой к звездам, еще не утратившим непорочности, чтобы те оказали им благоволение, приняв их на свое ложе.

Здесь цветы, не знающие иного садовника, кроме Природы, распространяют нежные, хоть и дикие ароматы, которые будят и радуют обоняние; здесь алая роза и ослепительно-лазурная фиалка, растущая под терновником, не оставляют вам свободы выбора и убеждают в том, что они одна лучше другой; здесь весна царит все четыре времени года; здесь нет ядовитых растений, ибо яд обратился бы против них самих; здесь ручейки, нежно журча, повествуют камешкам о своих странствиях; здесь тысяча пернатых горлышек наполняет лес мелодичным пением; и сборища этих трепещущих божественных певцов здесь столь многочисленны, что мнится, будто каждый листок в лесу приобрел облик и голос соловья; и самой нимфе Эхо так нравится их пение, и она так вторит ему, словно хочет запомнить. Рядом с лесом раскинулось два обширных луга; их веселая зелень стелется бесконечным изумрудным ковром. Весна рассыпает здесь множество цветочков, смешивая их оттенки в чарующем беспорядке, и когда нежный зефир колышет их стебельки, не знаешь — носятся ли они друг за другом или убегают, спасаясь от ласк легкомысленного ветерка.

Этот луг можно было принять за океан, ибо он был безбрежен, и взор мой, напуганный тем, что не может обнаружить берегов, поспешил направить туда мою мысль, а мысль, подозревая, не конец ли тут света, пришла к выводу, что очаровательная местность, пожалуй, побудила небо соединиться здесь с землей. Посреди этого обширного, пленительного ковра бежит серебристый ручеек, а берега его украшены лютиками, фиалками и сотнями других цветов, и каждый из них спешит полюбоваться своим отражением в воде; ручеек еще в колыбели, ибо родился недавно, и на юном и гладком челе его еще нет ни морщинки. Вода бежит и вьется, образуя большие круги, тысячу раз возвращаясь к тому же месту, и тем самым признается, как горестно ей покидать родной край, а когда я хотел прикоснуться к ней, она с журчанием отстранила мою руку, словно ей стыдно было принимать ласки на глазах у своей матери. Животные, приходившие к ручью, чтобы напиться, казались разумнее наших; они были, очевидно, удивлены тем, что на горизонте совсем светло, в то время как солнце они видят на дне ручья, и не решались склониться к воде, боясь, что упадут в небо.

Должен сказать, что при виде всех этих красот я ощутил ту приятную щекочущую боль, какую чувствует, говорят, зародыш, когда в него вливается душа. Старые волосы выпали у меня и сменились новыми, более густыми и мягкими. Снова во мне возгорелась молодость, лицо зарумянилось, и все тело прониклось приятной теплотой, — словом, я помолодел лет на четырнадцать.

Пройдя с полмили меж зарослей жасмина и мирт, я заметил человека, лежащего в тени, — при виде меня он зашевелился; то был юноша, притом столь величественно прекрасный, что мне захотелось преклониться перед ним. Он встал, чтобы воспрепятствовать моему намерению.

— Не мне, а богу должен ты поклоняться, — воскликнул он.

— Перед вами человек, до того ошеломленный множеством чудес, что он не знает, чем больше восхищаться, — ответил я ему. — Я явился из мира, который вы здесь, несомненно, принимаете за Луну, и рассчитывал, что окажусь в ином мире, именуемом Луной у нас. А я неожиданно оказался в раю, у ног божества, которое не хочет, чтобы ему поклонялись, перед лицом незнакомца, который изъясняется на моем языке.

— Все, что вы говорите, — правильно, исключая звание бога, которым вы меня наделяете, ибо я всего лишь божье создание; эта земля — Луна, которую вы видите со своей планеты, а почва, по которой вы ступаете, — рай, но рай земной, куда с начала веков проникли всего лишь шесть человек: Адам, Ева, Енох {248} , я (я — старик Илия {249} ), евангелист Иоанн {250} да вы. Вам известно, как первые двое были из него изгнаны, но вы не знаете, как они попали в ваш мир. Вот как это произошло: после того как они вкусили запретного плода, Адам боялся, как бы бог, раздраженный его присутствием, не усилил кару, и решил, что Луна, то есть ваша Земля, — единственное убежище, где он может укрыться от преследований своего Творца.

А в те времена воображение у человека было могучим, ибо еще не было подорвано ни распутством, ни грубой пищей, ни болезнями; пылкое желание достигнуть этого убежища воспламенило воображение Адама, вес его в силу такого воодушевления уменьшился, и он вознесся, подобно тому как некоторые философы, воображение коих чем-либо воспламенено, уносятся ввысь силою восторга, который вы называете экстатическим. У Евы, которая из-за немощей, свойственных ее полу, была слабее и не столь увлекающейся, конечно, не хватило бы пылкости воображения, чтобы усилием воли преодолеть вес материи; но прошло еще очень мало времени с тех пор, как она была извлечена из ребра своего супруга, и благодаря симпатии, которая еще связывала извлеченную часть с ее целым, Еву повлекло к возносящемуся, подобно тому как янтарь притягивает соломинку и как магнит вновь повертывается в сторону севера, от которого его отторгли. Вот и Адам привлек к себе эту часть самого себя, как море привлекает реки, которые из него же вышли. Прибыв на вашу Землю, они обосновались между Месопотамией и Аравией; евреи знали его под именем Адама, язычники под именем Прометея, которому поэты приписывают похищение огня с неба, основываясь на том, что потомки Прометея наделены столь же совершенной душой, какой самого его наделил бог.