Фрэнсис Бэкон - Утопический роман XVI-XVII веков

Он еще продолжал речь, когда к нам вошел совершенно нагой человек. Из уважения к нему я немедленно сел и надел шляпу, ибо там это знаки самого глубокого уважения, какие только можно оказать человеку.

— Правительство желает, чтобы вы, когда решите отправиться в свой мир, предупредили бы об этом чиновников, — сказал он, — ибо один из наших математиков недавно обещал Совету притянуть ваш земной шар и соединить его со здешним, при условии, что вы согласитесь, прибыв к себе, построить по его указаниям нужную для этого машину.

Я ответил, что не премину выполнить поручение.

— Скажите, пожалуйста, — попросил я хозяина, когда голыш ушел, — почему к талии этого посланца подвешены бронзовые срамные части?

Я видел это неоднократно и в те дни, когда сидел в клетке, но спрашивать не решался, ибо возле меня всегда находились дочки королевы, и я боялся оскорбить их, затеяв в их присутствии разговор на столь сальную тему.

Последовал такой ответ:

— Наши женщины, как и мужчины, не настолько неблагодарны, чтобы краснеть при виде того, что их создало; девственницам нравится — и они не стыдятся этого — видеть на нас, в память матери-природы, единственную вещь, которая носит ее имя. Знайте, что повязка, которою удостоен этот человек и на которой в виде медали висит изображение мужского члена, представляет собою эмблему дворянства; по этому знаку отличают благородного человека от простолюдина.

Это показалось мне столь диковинным парадоксом, что я не мог удержаться от смеха.

— Такой обычай представляется мне крайне странным, — сказал я, — ибо в нашем мире дворяне отличаются от простонародья тем, что носят шпагу.

Хозяин хладнокровно отвечал:

— Ах ты, человечек! Неужели у вас вельможи столь безрассудны, что хвастаются орудием, которое подходит только палачу и создано лишь для разрушения; словом, хвастаются тем, что нельзя назвать иначе, как заклятым врагом всего живущего? И неужели они, напротив, скрывают орган, без которого мы не существовали бы, скрывают то, что можно назвать Прометеем каждого животного и неутомимым восстановителем природных сил? Несчастен мир, где считается постыдным то, что напоминает о рождении, а почетно то, что говорит об уничтожении, словно не самое достохвальное — давать жизнь и не самое позорное — лишать ее.

Во время этой речи мы продолжали обедать, а встав из-за стола, отправились в сад подышать свежим воздухом.

Некоторое время мы беседовали о красоте здешних мест и о событиях дня, но меня не покидало благородное желание обратить в нашу веру душу, столь возвышающуюся над толпою; поэтому я принялся уговаривать юношу, чтобы он не дал погрязнуть в материи блестящему уму, коим его одарило небо, убеждал высвободить из звериных тисков душу, способную созерцать божество, и просил позаботиться о том, чтобы его грядущее бессмертие было сопряжено с радостью, а не со страданием.

— Как? — воскликнул он, прыснув со смеху, — вы воображаете, будто у вас, в отличие от животных, бессмертная душа? Право же, мой старший друг, гордыне вашей один шаг до дерзости! Почему, скажите на милость, считаете вы свою душу бессмертной в ущерб животным? Не потому ли, что человек наделен разумом, а у животного его нет? Прежде всего я этого не считаю и в любое время докажу вам, что животные рассуждают не хуже нас. Но даже если бы разум был исключительно нашим уделом и преимуществом, то следует ли из этого, что бог одарил человека также и бессмертием? Значит, я должен сегодня дать нищему пистоль только потому, что вчера дал ему экю? Вы сами видите несостоятельность этого вывода и что, напротив, справедливости ради, я должен не давать пистоль вчерашнему, а должен дать экю сегодняшнему, раз он ничего не получил от меня накануне. Отсюда следует, любезный друг мой, что бог, в тысячу раз более справедливый, чем мы с вами, не все отдал одним и не совсем обездолил других. Ссылаться на пример первородства, существующего в вашем мире, в силу коего старший в семье получает почти все отцовское достояние, — значит ссылаться на слабость отцов, которые желают увековечить род и боятся, как бы он не захирел и не погряз в бедности. Но бог, вообще непогрешимый, никак не мог допустить столь значительной ошибки, не говоря уже о том, что в вечности нет ни прошлого, ни будущего, поэтому у бога младшие ничуть не моложе старших.

Не скрою, что такое рассуждение смутило меня.

— Позвольте оставить эту тему, ибо я недостаточно силен, чтобы возразить вам, — сказал я, — за разрешением этого вопроса я обращусь к нашему общему наставнику.

Я сразу же, не дожидаясь ответа, отправился к мудрому демону и, минуя подробности, изложил ему слышанные мною доводы против бессмертия души; вот что он сказал мне на это:

— Сын мой, этому юному вертопраху хочется убедить вас, что трудно поверить, будто душа человека бессмертна, ибо из этого следует, что бог, именующий себя отцом всех существ, несправедлив, поскольку один вид существ он облагодетельствовал, а прочие осудил на небытие или страдания. Эти доводы, правда, на первый взгляд довольно убедительны. И хотя я мог бы спросить, откуда он знает, что то, что справедливо для нас, справедливо и для бога, откуда он знает, что бог мерит нашим мерилом, откуда он знает, что в наших законах и обычаях, учрежденных с единственной целью смягчить наше жестокосердие, нуждается также и всемогущество божье, — всего этого я спрашивать у него не стану, ибо на сей предмет имеются божественные ответы ваших Отцов Церкви; я ограничусь тем, что поведаю вам одну тайну, никем еще не раскрытую.

Вам известно, сын мой, что из земли возникает дерево, из дерева — поросенок, из поросенка — человек; так не можем же мы думать, что, поскольку все существующее стремится к совершенству, дерево и поросенок надеются стать людьми, ибо человек — совершеннейшее сочетание, лучшее из всего существующего в мире, и он один представляет собою звено между состоянием скотским и ангельским. Что такие метаморфозы имеют место — отрицать невозможно, если только ты не педант, ибо мы видим, что сливовое дерево при помощи жара своих корней, словно ртом, высасывает и переваривает окружающую его траву, что поросенок поедает сливу и превращает ее в часть самого себя, что человек, поедая поросенка, разогревает это мертвое мясо, присоединяет его к себе и возрождает съеденную скотину, придавая ей облик самого благородного существа. Поэтому почтенный первосвященник, которого вы видите облеченного в митру, быть может, был лет шестьдесят тому назад всего лишь пучком травы в моем огороде. Итак, легко предположить, что бог, как единый отец всех этих существ, одинаково всех их любит и что путем такого метампсихоза (более разумного, чем предложенный пифагорейцами) все, что чувствует, все, что произрастает, пройдет через человека, и тогда настанет день Страшного суда, к коему сводятся все тайны философии пророков.