Кен Кизи - Песня моряка

Первым препятствием, на которое натолкнулись их благородные намерения, стали валуны. Сдвинуть их зубчатые пласты оказалось гораздо сложнее, чем кто бы то ни было мог себе представить. После того как были сломаны два трактора и один бульдозер, миссис Херб Том заметила: «Это все равно, что пытаться сдвинуть головы этих идолов с острова Пасхи, когда туловища у них уходят в землю». Два выходных все члены клуба работали на укладке гравия, чтобы к месту строительства можно было подвозить необходимое оборудование. Однако плоды их деятельности с трудом можно было назвать дорогой. Она извивалась, как покалеченная змея, между неподвижных камней, и все же по ней можно было ездить. А на следующую ночь после завершения строительства легкая дрожь прокатилась по склону холма. Балла три-четыре, не больше. Если не считать того, что дорога исчезла. Она как растворилась в яркой зелени травы и кустарника. Просто верхняя часть холма сползла вниз и скрыла под собой всю грязь и мусор.

К концу лета энтузиазм Дворняг сильно поубавился. Естественно, никто не хотел выкупать землю у них обратно, и со временем участок превратился в место последнего упокоения. Сначала на нем хоронили только четвероногих, но потом как-то июньским днем туда был открыт доступ и для двуногих, которые не могли рассчитывать на получение лучшего пристанища.

Первым двуногим членом Ордена, удостоившимся чести быть похороненным на святой земле Дворняг, стал бедный полубезумный глухонемой по прозвищу Боб-Шпиц, хотя утверждать, что он ходил на двух ногах, значило бы сильно погрешить против истины. У Боба-Шпица не было пальцев на ногах, и он постоянно ходил на полусогнутых, так как нижняя часть позвоночника у него была парализована. Когда он передвигался, ему приходилось так низко нагибаться, что порой его всклокоченная борода мела по земле. Катастрофа, лишившая его рассудка, не пожалела и его тела. Как его звали на самом деле, так и осталось неизвестным. Имя «Боб» значилось на воротнике его рваной футболки, а его колючая борода и бакенбарды свидетельствовали о том, что он мог находиться в родстве со шпицами. Никто не знал, что с ним случилось, но горестное хныканье, которое он издавал каждый раз при виде краболовного судна, заваленного крабами и исхлестанного арктическими волнами, заставило многих догадаться о подробностях его биографии. Чем меньше оставалось королевских крабов, тем рискованнее приходилось работать краболовам. И тех, кому удалось пережить крушение, было нетрудно распознать. Как правило, они получали травмы позвоночника, когда на них обрушивались ящики с крабами, и разбивали себе коленные чашечки, когда судно переворачивалось. А за то время, что они дрейфовали на плотах в ожидании спасения, пальцы у них отмерзали, разбухали и начинали гнить. Так что, глядя на искалеченные тела, несложно было восстановить картину происшедшего.

Боб-Шпиц, не имевший ни имени, ни денег, не мог рассчитывать на место на городском кладбище. Ни ПАПы, ни католики не имели никакого желания его хоронить. И тогда президент Соллес решил, что похоронами займется клуб без каких бы то ни было разрешений. Члены клуба заколотили Шпица в упаковочный ящик, в котором им был прислан гидрант с Тайваня, так как все равно ни один гроб не мог вместить в себя столь скрюченный труп, и с вызывающим видом пронесли его через весь город до самого кладбища, где и похоронили его у подножия массивной базальтовой скалы, выбив на плоской поверхности монолита его имя «Боб-Шпиц, уважавший всех и вся», точно так же, как они выбивали имена и породы своих почивших псов на других обелисках. Власти посмотрели на это незаконное захоронение сквозь пальцы, видимо, потому, что бедный калека при жизни передвигался почти на четвереньках. Но он был лишь первым. За ним последовали два ПАПы, которые, распив на двоих бутылку, перестреляли друг друга из «магнума», которым владели на паях. Поэтому члены клуба сочли нужным похоронить их в одной могиле. А когда и коренные, и Лупоглазые власти вяло отклонили прошение, Братья-Дворняги самостоятельно выкопали двухместную могилу. Так было быстрее, уютнее и гораздо дешевле.

Вонги, которым принадлежало общее кладбище, почувствовали угрозу и приступили к ожесточенной борьбе, чтобы предотвратить ее. Они уже почти совсем одержали победу в суде, когда произошло нечто такое, что заставило их уступить. Их младшего приемного сына сдуло с палубы плавбазы во время пьянки, затеянной в штормовую погоду. Тело мальчика так и не нашли, зато в его брезентовом мешке обнаружили журнал. Последняя запись была посвящена его самым заветным желаниям. Больше всего на свете он хотел стать Бездомным Дворнягой по достижении установленного возраста и прожить свою жизнь в рядах этой шелудивой своры, а потом быть похороненным на каменистом склоне среди валунов, освещаемых проносящейся мимо луной. Вонги отнеслись к этому тексту как к последней воле и завещанию, и мальчик был принят в члены клуба посмертно. Потом подобные поступки даже вошли в моду среди склонных к самоубийствам учащихся старших классов. В течение нескольких лет после почетного принятия в Орден сына Вонгов клубу пришлось принять в свои ряды не меньше пятерых усопших соискателей, трое из которых не достигли еще и тринадцати лет. «Так странным и удивительным образом, — записал Вейн Альтенхоффен в своей записной книжке, — скалистый склон в конечном счете и превратился в приют для заблудших щенков». Так что все что ни делается, все к лучшему. Но сегодня хоронили не зеленого щенка. И не почетного призывника. А настоящего дворняжь-его старожила — как, открывая траурный митинг, со слезами на глазах выразился парламентский пристав Норман Вонг.

«Возможно, по собачьим меркам он был старейшим из всех нас», — мелькнуло у Альтенхоффена. Марли стоял у самого основания Ордена. Он присутствовал при историческом заточении под трибунами в Сиэтле, где идея Ордена дала свои первые нежные побеги. Более того, как вспоминал Альтенхоффен, именно Марли и стал основной причиной этого заточения. Марли позволил себе облегчиться на правый передний бампер жемчужного лимузина какой-то старухи, и та натравила на него двух своих чистокровных доберманов, которые по ее команде повылетали из окон машины, как кровожадные ракеты. С диким визгом они вцепились в огромного добродушного колли и принялись рвать его во все стороны. Марли миролюбиво пятился, пытаясь призвать их к здравому смыслу. Земля создана для того, чтобы на нее писать, — ухмылялся он. Он даже проявил готовность поваляться кверху пузом на глазах у истерической парочки, лишь бы не драться. Но когда они обнаглели до того, что тяпнули его за гениталии, — то есть совершили поступок, противоречащий всем нормам собачьего приличия, — Марли ничего не оставалось, как встать на четыре лапы и неохотно сломать им их породистые шеи.