Кен Кизи - Песня моряка

Как раз в ту зиму, когда крупные суда на несколько месяцев ушли на промысел тунца, в доме Майка Кармоди поселилось семейство медведей. Вероятно, они всего лишь хотели отомстить Златовласке. Однако поскольку им не удалось найти кашу, они прорыли пол на кухне до холодильника, находившегося в подвале, и устроились как дома. Доброжелатели оценили ущерб ровно в ту сумму, которую он заработал за время путины, и сообщили, что ремонт займет приблизительно столько же времени, сколько он отсутствовал. А если он будет болтаться под ногами у строителей, то еще больше. Поэтому Кармоди сложил свои вещи и снял комнату в «Медвежьей таверне», оставив свой дом на волю плотников и медведей.

Естественно, Алиса была с ним знакома — кто в городе не знал старого толстого пропойцу. Круглый, красноносый, с пушком вокруг ушей, когда-то, вероятно, рыжим, он являлся одним из самых импозантных в городе мужчин. Как представлялось Алисе — нечто среднее между Старым мореходам и братом Туком. Ну и хуй с ним — что она мужиков не видела? Но когда он брал ключ из ее ладони, каким-то образом его прикосновение заставило Алису поднять глаза. Она готова была поклясться, что старый лысый хрыч подмигнул ей, но настолько быстро, что она даже не сообразила, пока он не исчез в конце коридора. И тогда она рассмеялась. Давно уже никто не заставлял ее так смеяться.

Кармоди оказался хорошим постояльцем. Характер у него был покладистым и потребности самыми простыми. Он ел продукты из автоматов и слушал короткие волны. Он любил свою трубку, ирландское виски и ирландский кофе. Только чтобы он был крепким. Он достаточно долго ловил альбакоров у берегов Южной Америки, чтобы научиться ценить хороший кофе, что вообще редко встречается среди урожденных британцев.

Когда он появился, Алиса едва удостаивала его взглядом — еще один засранец, за которым надо будет убирать. Однако Кармоди оказался раритетом — он был засранцем, умевшим оставаться всегда на плаву. Он вылавливал рыбу тогда, когда весь город приходил с пустыми сетями, а потом умудрялся ее продать. Он ни у кого ничего не выпрашивал. Он забирал свободные квоты. Он вкладывал деньги. У него был небольшой консервный заводик, изготавливавший консервы из копченой и соленой лососины, а также лососевой икры. И еще ему принадлежала коптильня. Он был старым морским волком, постоянно напоминавшим Алисе старомодных резиновых кукол — круглых, розовых и лысых. Только он еще умел так забавно подмигивать…

А когда на следующее утро она подняла голову от своей конторки и увидела, как он улыбается в дверях, с пятидесятифунтовым мешком кофе под мышкой, чайником, кофемолкой и пакетом фильтров в руках, огромной электрической плиткой, висящей на груди, и с проводом в зубах, что-то в нем было такое, что заставило ее улыбнуться в ответ. Потом она поняла, что все дело было в его взаимоотношениях с разными предметами. В частности, с собственным животом, проглядывавшим между пуговицами клетчатой рубашки. Он казался еще более тяжелым, чем мешок с кофе, и еще более твердым, чем электрическая плитка. Брюхо настоящего засранца. Но он нес его с каким-то забавным достоинством. И это заставило Алису вспомнить Хо Ти — смеющегося Будду.

— Лаешь снится? — спросил он.

Алиса ответила ему непонимающим взглядом. Он опустил все свое имущество на одну из стиральных машин и вынул изо рта шнур.

— Не желаешь присоединиться? Чашечка свежей мути из Боготы.

Она понимала, что на самом деле ему нужны двести двадцать вольт для плитки, но кофе так благоухал, и к тому же Алиса предпочитала, чтобы он включил свою плитку здесь, а не химичил бы у себя в комнате.

Кармоди протиснулся между стиральных машин и принялся за приготовление кофе. И Алиса вдруг поняла, что старый толстопузый англичанин на самом деле очень подвижен и проворен, как проворен медведь, несмотря на свою обманчивую неповоротливость. Кармоди закончил молоть кофе как раз в тот момент, когда закипел чайник. И Алисе пришлось признать, что лучшего кофе со времен Сан-Франциско она еще не пробовала. К тому же она получила удовольствие от болтовни — никаких сальностей и скабрезностей, свойственных большинству аляскинских мужчин в разговорах с женщинами — просто утренняя болтовня, заполняющая пространство между глотками. И тем не менее в ней было что-то приятное. Она доставляла Алисе удовольствие.

По прошествии недели таких посиделок за утренним кофе, приправленным морскими байками и комплиментами, между ворчащими стиральными машинами и содрогающимися сушилками, Алиса Левертова начала замечать, что бушевавшее в ней неистовство Свирепой Алеутки начинает постепенно угасать. Через три недели она отправилась помогать Кармоди настилать новый линолеум у него на кухне. А через месяц она, заливаясь краской, вошла с ним в ту самую церковь, где ее крестили. Она понимала, что их союз скорее продиктован сиюминутной практической необходимостью — Кармоди нужна была американская жена, чтобы не попасть в лапы эмиграционной службы. Его поездка домой в Корнуолл каким-то образом привела в действие правительственный компьютер, обнаруживший, что Майкл Кармоди умудрился стать крупной фигурой, так и не приобретя американского гражданства. Женитьба делала его полноценным гражданином. Что касается Алисы, то замужество превращало ее в долевую собственницу процветающего предприятия с домами, судами, квотами и земельными участками, а также резко повышало ее социальный статус в городе. Она становилась миссис Кармоди. Это было самым крупным достижением со времен школы и получения художественных премий. В ту весну Алиса перестала пить и начала избавляться от грозных доспехов жира. Она забрала из церкви свои старые полотна и развесила их в особнячке, который Кармоди постепенно возвел для нее. Она даже купила пару волнистых попугайчиков и начала гулькать с ними, как какая-нибудь старая крашеная курица из Белла Кулы, пока один из бродячих псов братьев Вонг не забрел на рассвете в их гостиную, не разбил клетку и не сожрал обеих пташек. Алиса спустилась вниз с двустволкой Кармоди и обнаружила пса с приставшими к пасти перьями уютно свернувшимся перед камином. Но к собственному удивлению Алиса не пристрелила живодера, а только отправила его за дверь пинком босой ноги, при этом сильно ударив большой палец. А пока она прыгала на одной ноге, сжимая ушибленное место, собака вернулась и тяпнула ее за другую ногу. Но и тогда Алиса не выстрелила. И тут она поняла, что полыхавшее внутри нее пламя наконец начало угасать. В течение последующих шести лет она с облегчением наблюдала за тем, как оно сходило на нет, становясь лишь воспоминанием, шуткой, искрой. И вплоть до сегодняшнего дня, пока она не оказалась на причале, Алиса считала, что рассталась с ним навеки. Черт бы побрал этого Соллеса.