Акутагава Рюноскэ - Диалог во тьме

Голос (некоторое время безмолвен) : Во всяком случае, ты страдаешь. Признай хоть это.

Я:Не переоценивай! Может быть, я горжусь тем, что страдаю. Мало того, «бояться утерять полученное» — такое с сильными не случается.

Голос:Может быть, ты честен. Но может быть, ты просто шут.

Я:Я тоже думаю — кто я?

Голос:Ты всегда был уверен, что ты реалист.

Я:Настолько я был идеалистом.

Голос:Ты, пожалуй, погибнешь.

Я:Но то, что меня создало, — создаст второго меня.

Голос:Ну и страдай сколько хочешь. Я с тобой расстаюсь.

Я:Подожди. Сначала скажи мне: ты, непрестанно меня вопрошающий, ты, невидимый для меня, — кто ты?

Голос:Я? Я ангел, который на заре мира боролся с Иаковом.

Голос:У тебя замечательное мужество.

Я:Нет, я лишен мужества. Если бы у меня было мужество, я не прыгнул бы сам в пасть ко льву, а ждал бы, пока он меня сожрет.

Голос:Но в том, что ты сделал, есть нечто человеческое.

Я:Нечто человеческое — это в тоже время нечто животное.

Голос:Ты не сделал ничего дурного. Ты страдаешь только из-за нынешнего общественного строя.

Я:Даже если бы общественный строй изменился, все равно мои действия непременно сделали бы кого-либо несчастным.

Голос:Но ты не покончил с собой. Как-никак у тебя есть силы.

Я:Я не раз хотел покончить с собой. Например, желая, чтобы моя смерть выглядела естественной, я съедал по десятку мух в день. Проглотить муху, предварительно ее искрошив, — пустяк. Но жевать ее — противно.

Голос:Зато ты станешь великим.

Я:Я не гонюсь за величием. Чего я хочу — это только мира. Почитай письма Вагнера. Он пишет, что если бы у него было достаточно денег на жизнь с любимой женщиной и двумя-тремя детьми, он был бы вполне доволен и не создавая великое искусство. Таков даже Вагнер. Такая яркая личность, как Вагнер.

Голос:Во всяком случае, ты страдаешь. Ты — человек, не лишенный совести.

Я:Но моя жена всегда была мне верна.

Голос:В твоей трагедии больше разума, чем у иных людей.

Я:Лжешь. В моей комедии меньше знания жизни, чем у иных людей.

Голос:Но ты честен. Прежде чем что-то открылось, ты во всем признался мужу женщины, которую любишь.

Я:И то ложь. Я не признавался до тех пор, пока у меня хватало на это сил.

Голос:Ты поэт. Художник. Тебе все позволено.

Я:Я поэт. Художник. Но я и член общества. Не удивительно, что я несу свой крест. И все же он еще слишком легок.

Голос:Ты забываешь свое «я». Цени свою индивидуальность и презирай низкий народ.

Я:Я и без твоих слов ценю свою индивидуальность, но народа я не презираю. Когда-то я сказал: «Пусть драгоценность разобьется, черепица уцелеет». Шекспир, Гете, Тикамацу Мондзаемон когда- нибудь погибнут. Но породившее их лоно — великий народ — не погибнет. Всякое искусство, как бы ни менялась его форма, родится из его недр.

Голос:То, что ты написал, оригинально.

Я:Нет, отнюдь не оригинально. Да и кто оригинален? То, что написали таланты всех времен, имеет свои прототипы всюду. Я тоже нередко крал.

Голос:Однако ты и учишь.

Я:Я учил только невозможному. Будь это возможно, я сам сделал бы это раньше, чем стал учить других.

Голос:Не сомневайся в том, что ты сверхчеловек.

Я:Нет, я не сверхчеловек. Мы все не сверхчеловеки. Сверхчеловек только Заратустра, но какой смертью погиб Заратустра — этого сам Ницше не знает.

Голос:Даже ты боишься общества?

Я:А кто не боялся общества?

Голос:Посмотри на Уайльда, который провел три года в тюрьме. Уайльд говорил: «Покончить с собой — значит быть побежденным обществом».

Я:Уайльд, находясь в тюрьме, не раз замышлял самоубийство. И не покончил с собой только потому, что у него не было способа это сделать.

Голос:Растопчи добро и зло.

Я:А я теперь больше всего хочу стать добродетельным.

Голос:Ты слишком прост.

Я:Нет, я слишком сложен.

Голос:Но можешь быть спокоен. У тебя всегда будут читатели.

Я:Только после того, как перестанет действовать авторское право.

Голос:Ты страдаешь из-за любви.

Я:Из-за любви? Поменьше высокопарностей, годных для литературных юнцов. Я просто споткнулся о любовь.

Голос:О любовь всякий может споткнуться.

Я:Это только значит, что всякий легко может соблазниться деньгами.

Голос:Ты распят на кресте жизни.

Я:Этим не приходится гордиться. Убийца своей любовницы и похититель чужих денег тоже распяты на кресте жизни.

Голос:Жизнь не настолько мрачна.

Я:Известно, что жизнь темна для всех, кроме «избранного меньшинства». А «избранное меньшинство» — это другое название для идиотов и негодяев.

Голос:Так страдай сколько хочешь. Ты знаешь меня? Меня, который пришел нарочно, чтобы утешить тебя?

Я:Ты пес. Ты дьявол, который некогда пробрался к Фаусту под видом пса.

Голос:Что ты делаешь?

Я:Я только пишу.

Голос:Почему ты пишешь?

Я:Только потому, что не могу не писать.

Голос:Так пиши. Пиши до самой смерти.

Я:Разумеется — мне ничего иного и не остается.

Голос:Ты, сверх ожидания, спокоен.

Я:Нет, я ничуть не спокоен. Если бы ты был из тех, кто меня знает, то знал бы и мои страдания.

Голос:Куда пропала твоя улыбка?

Я:Вернулась на небеса к богам. Для того чтобы дарить жизни улыбку, нужен, во-первых, уравновешенный характер, во-вторых — деньги, в-третьих, более крепкие нервы, чем у меня.

Голос:Но у тебя, кажется, стало легко на сердце?

Я:Да, у меня стало легко на сердце, но зато мне пришлось возложить на голые плечи бремя целой жизни.

Голос:Тебе не остается ничего иного, как на свой лад жить. Или же на свой лад…

Я:Да. Не остается ничего, как на свой лад умереть.

Голос:Ты станешь новым человеком, отличным от того, каким был.

Я:Я всегда остаюсь самим собой. Только кожу меняю. Как змея…

Голос:Ты все знаешь.

Я:Нет, я не все знаю. То, что сознаю, — это только часть моего духа. Та часть, которую я не сознаю. Африка моего духа простирается беспредельно. Я ее боюсь. На свету чудовища не живут. Но в бескрайней тьме еще что-то спит.

Голос:И ты тоже мое дитя.