Генри Рот - Наверно это сон

Шли минуты. Он чувствовал, как слабеют его руки на железном поручне. Через некоторое время он услышал приближение шаркающих шагов. Что толку было смотреть? Ничто не могло ему помочь. Он был захвачен ночным кошмаром, и никто не мог разбудить его.

— Ну! Ну! — прозвучал над ним любопытствующий женский голос, за которым последовало прикосновение руки к его плечу. — Молодой человек!

Давид не ответил.

— Ты слышишь меня? — голос стал строгим. — Это еще что? — теперь рука попыталась оторвать его от поручня.

Он повернулся, горестно опустив голову.

— Милый мой! — она подняла тонкую руку. — Что стряслось?

Дрожа он смотрел на нее, не в силах ответить. Это была маленькая, но довольно бодрая старушка. Ее одежда была зеленого цвета. Темно-зеленая шляпа высоко сидела над копной белых волос. С ее руки свисала маленькая черная хозяйственная сумка, почти пустая.

— Милый! — повторила она, явно начиная сердиться. — Ты будешь отвечать?

— Я... Я потерялся, — прорыдал он наконец. — А-а-а! Я заблудился.

— Ну, ну, бедняжка. Ты знаешь, где ты живешь?

— Да, я знаю, — плакал он.

— Ну, скажи мне.

— Сто двадцать шесть Боддех стрит.

— Поттер стрит? Глупый ребенок, это и есть Поттер стрит. Перестань плакать! — она подняла маленький серый палец.

— Нет, это не она! — простонал он.

— Что не она? — ее глаза сузились.

— Это не Боддех стрит!

— Пожалуйста, не три так свои глаза. Ты хочешь сказать, что это не Поттер стрит?

— Это не Боддех стрит.

— Боддер, Боддер! Ты уверен?

— Да! — сказал он неуверенно.

— Боддер, Ботер, Боттер, подумай.

— Боддех стрит!

— А может быть, это она? — спросила она с надеждой.

— Не-е-ет!

— О дорогой. Что же нам делать?

— В-а-а! — выл он. — Где моя мама! Я хочу к маме!

— Подожди! — воскликнула вдруг она и стала копаться в своей маленькой сумке. — У меня что-то есть для тебя! — она вытащила большой желтый банан. — Вот!

— А-а-а-а! Хочу к маме!

— Мы сейчас пойдем в... — она запнулась. — Я отведу тебя к маме.

— Ты не отведешь!

— Отведу, — сказала она, уверенно кивнув. — Сейчас же.

Он смотрел на нее недоверчиво.

— Пошли. Держи крепко свой банан!

— Так ты зивесь лядом со сколой? — передразнил полисмен.

Старушка обманула Давида. Она привела его в полицейский участок и оставила там. Он пытался убежать, но его поймали. И теперь он стоял, плача, перед полисменом с непокрытой головой и золотым значком. Другой, в каске, стоял сзади.

— И улица называется Бодде стрит, и ты не можешь назвать по буквам?

— Н-нет!

— Хм! Бодде? Боди стрит, а? Надо посмотреть по карте, — он поднялся. — Может, ты знаешь? — поинтересовался он у второго в каске. — Боди [7] Боди (англ.) — труп. стрит— звучит как морг!

— Около школы на Уинстон Плейс? Бодце? Поттер? О, я знаю, где он живет! Борди стрит! Точно, Борди! Это около Паркер и Ориол — участок Алекса. Она?

— Да-а, — появилась легкая надежда. Это были знакомые названия, — Бодце стрит.

— Борди стрит! — закричал с улыбкой полисмен в каске. — Будьте покойны, я из-за него начну-таки говорить, как еврей!

— Так, — вздохнул полисмен с непокрытой головой, — ты издеваешься над нами, да? Но смотри, мы не сумасшедшие. Мы посадим твою маму в тюрьму... — он подмигнул второму. — Проверь, не хочет ли он сделать номер один или что-нибудь еще? Тот, что был здесь в прошлый раз, залил весь пол.

Он повернулся к телефону.

— Ну! — второй похлопал Давида по плечу. — Нам нужна бы нянька, — и задушевно. — Пошли, малыш!

Он провел его под низкую арку, мимо лестницы, в высокую комнату со стульями вдоль голых стен. На окнах были ребра решеток. Через белую Дверь они вступили на кафельный пол туалета.

— Вперед, мой мальчик, и исполняй свой долг, — он подтолкнул упирающегося Давида к писсуару, — давай, давай, сейчас самое время. Я знаю. У меня у самого сын школьник, — он открыл кран. — Ну, вот и хорошо. Порядок... Больше трех раз не тряси.

Они вернулись в ту же комнату.

— Любое место в этом доме, сын мой... здесь дует... ну, вот. Ты спокойный парень. Мы тебя отпустим, как только придет твоя мама, — он повернулся и вышел.

Давид тоскливо огляделся. Пустота огромной комнаты усиливалась белизной голых стен, длинными рядами стульев, тонущих в полумраке, зарешеченными окнами. На него давило такое тяжелое и безнадежное отчаяние, что его тело онемело, как от наркотика или долгого сна. Он вяло перевел взгляд на окно, выглянул на улицу. Задние дворы... серые струпья льда... на мертвой траве... Шеренга низких домов, построенных из тонких досок, выкрашенных в темно-грязный цвет. Из всех труб дым раскручивался в зимнюю синеву.

Время было пропитано отчаянием, которого не вымыть даже слезам... Он вдруг понял, понял все, неизгладимо и безвозвратно. Ничему не верь. Не верь никому. Ни во что не верь. Что бы ты ни увидел, не верь. Все, что происходило, делалось или говорилось, было притворством. Никогда не верь. Если ты играешь в прятки, это не прятки, а что-то другое, что-то зловещее. Если ты играешь в "следуй за ведущим", мир переворачивается с ног на голову и лицо дьявола пересекает его. Нельзя ни играть, ни верить. Старая женщина, что оставила его здесь, полисмены — все обманывали его. Они никогда не позовут его маму. Никогда. Он знает. Они будут держать его там. Крысиный подвал внизу. Этот подвал с крысами! Парень, которого он толкнул, не двигался. Как в гробу. Они знают об этом. И они знают про Анни. Они притворяются, что не знают, но они знают. Никогда не верь. Никогда не играй. Ни во что не верь. Ни во что. Все движется. Все меняется. Даже слова. Даже тротуары, улицы и дома. Ты знал, где ты был, но они прикинулись. Ты следил за ними, а они вывернулись. Вот так. Медленно и хитро. Ничему не...

На лестнице тяжелые шаги протопали вниз, сопровождаемые ритмическим постукиванием, точно чем— то металлическим вели по стойкам перил.

— Пойдем, Стив, — громкий голос прозвучал в соседней комнате, — для разнообразия!

Непонятная реплика встретила непонятное воодушевление и смех. Шаги приблизились. Полисмен в каске зажег свет, и Давид увидел рядом с ним еще одного в штатском, плотного, безгубого и безликого. Он держал в руках жестяной котелок. Новый шутливо обратился к старому.

— Это он?

— Да, это он сделал.

— Та-ак! — протянул безгубый зловеще.

— Вот такой банан! И, если бы я не моргнул быстрее, чем молния, он всадил бы его мне в глаз, как вилку в тушенку!

— Убийца полисменов, да?

— И опасный, говорю тебе! Мои гляделки все еще слезятся! Он собирался колотить меня, пока я не стану синим, как мой мундир!

— Хмм! Может, не давать ему шоколадного торта?

— Не знаю, — полисмен приподнял над головой каску, чтобы почесать дымно-рыжие волосы, — ты так думаешь? Но потом он был хорошим мальчиком.