Генри Рот - Наверно это сон

Мистер Лоб улыбнулся:

— Оставь ребенка в покое, — сказал он, — принеси вещи.

— О кэй, — все еще усмехаясь, седой вышел.

— Садись, мальчик, — сказал мистер Лоб, указывая на стул, — сейчас принесут вещи твоего отца.

Давид сел. Через некоторое время в контору вошла девушка с газетой в руках.

— Мардж, — попросил ее мистер Лоб, — посчитай, сколько мы должны Шерлу.

— Сейчас, мистер Лоб, — она заметила Давида, — это кто, сын его?

— Ага.

— Похож на него, правда?

— Может быть...

— Я бы отца арестовала, — сказала она, открывая большую папку.

— Что бы это дало?

— Не знаю, быть может, стал бы разумнее.

Мистер Лоб пожал плечами:

— Слава Богу, что он никого не убил.

— Следовало бы засадить его в подземелье, — сказала девушка, царапая что-то на бумаге.

Мистер Лоб ничего не ответил.

— Ему причитается шесть шестьдесят два, — она отложила карандаш, — достать их?

— Угу.

Девушка подошла к большому черному сейфу в углу, отсчитала деньги, положила в конверт и подала мистеру Лобу.

— Иди сюда, — сказал мистер Лоб Давиду, — как тебя зовут?

— Давид.

— Давид и Голиаф, — он улыбнулся, — ну, Давид, есть у тебя хороший глубокий карман? Давай посмотрим. Вот то, что мне нужно. Положим деньги сюда, — он сложил конверт и положил его в карман на груди Давида. — Теперь не вынимай его. И не говори никому, что у тебя деньги, пока не придешь домой, понял? Что за мысль посылать такого ребенка за деньгами?

Давид увидел за спиной мистера Лоба двоих в маленьком окошке. Они глазели на Давида с любопытством и удивлением, будто разглядывали какого-то небывалого уродца. Оба улыбнулись девушке, когда она случайно посмотрела в их сторону. Один из них подмигнул и повертел пальцем у виска. Мистер Лоб обернулся, и они исчезли. Вошел седой муж чина с бумажным свертком.

— Вот все, что я мог найти, мистер Лоб. Его полотенце, ботинки и куртка.

— Хорошо, Джо, мистер Лоб взял у него пакет и повернулся к Давиду. — Вот, мой мальчик. Держи под мышкой и не теряй. Тебе не тяжело? Ну и лад но, он открыл дверь. — Всего хорошего, — сухая усмешка пробежала по его лицу, — не легко тебе

Крепко держа сверток под мышкой, Давид медленно спускался по лестнице. Так вот как отец кончил эту работу! Он держал в руке молоток и мог убить кого-нибудь. Давид почти видел его — с молот ком над головой, с лицом, искаженным гневом, и бегущих от него людей. Он содрогнулся от этого видения и замер на лестнице, как бы оттягивая момент встречи с реальностью. Но он должен спуститься, должен подойти к отцу. Будет хуже, если он останется на лестнице. Он не хотел идти, но должен был. Если бы лестница была вдвое длиннее!

Он торопливо вышел на улицу. Отец ждал его, прижавшись спиной к решетке, и когда Давид показался, нетерпеливо махнул ему рукой и двинулся по тротуару. Давид бросился за ним, догнал его, наконец, и отец, не замедляя шага, взял у него сверток.

— Как они долго возились, — сказал он и бросил через плечо снисходительный взгляд (судя по лицу, он сильно нервничал, пока Давид отсутствовал). — Тебе дали деньги?

— Да, папа.

— Сколько?

— Шесть... шесть долларов, девушка...

— Они говорили тебе что-нибудь? — его зубы скрипнули. — Обо мне?

— Нет, папа, — ответил Давид торопливо, — ничего, папа. Мне просто дали деньги, и я ушел.

— Где они?

— Здесь, — Давид показал на карман.

— Ну, давай же сюда!

С трудом Давид вытащил конверт из кармана. Отец выхватил его и пересчитал деньги.

— Так ничего они и не сказали, а? — казалось, он требовал еще подтверждений. — Ни один из них не говорил с тобой, да? Только эта лысая очкастая свинья? — отец посмотрел на него, прищурясь.

— Нет, папа. Только этот дядя. Он просто дал мне деньги, — он знал, что должен казаться искренним под пристальным взглядом отца.

— Очень хорошо! — губы отца на секунду удовлетворенно расслабились. — Хорошо!

Они стояли на углу и ждали троллейбус.

Давид не сказал никому, даже матери, о своем открытии — оно было слишком ужасным, чересчур фантастичным, чтобы делиться с кем-нибудь. Он размышлял об этом, пока не заснул, пока уже нельзя было сказать, где реальный отец, а где сон. Кто поверит ему, если он скажет: "Я видел, как мой отец поднимал молоток"?

Он стоял на высокой крыше в темноте, а внизу были обращенные к нему лица, очень много лиц, они простирались, как булыжники, до края света. Кто поверит ему?

Он не смел говорить.

На столе стояли самые праздничные тарелки. В духовке жарился цыпленок. Мать переливала остатки пасхального красного вина из оплетенной бутыли в пузатый графин. Она все время казалась спокойной, но, поставив графин в центр стола, повернулась к наблюдавшему за ней Давиду:

— Я что-то чувствую. Не знаю что, — сказала она, — тревогу.

Минуту она скорбно смотрела в пространство, потом развела руками, как бы спрашивая себя, в чем дело, и, вздохнув, уронила их, не найдя ответа.

— Возможно, это оттого, что нам суждено потерять и эту работу.

Давид не мог понять, к чему это относилось, но потом вспомнил. Они ждали человека, чье имя не сходило с отцовых уст уже целую неделю — с тех пор, как он получил новую работу. Этот человек был начальник. Отец говорил, что они выходцы из одного района в далекой Австрии. Как странно было, что они, приехав издалека и встретив друг друга в цеху, обнаружили, что живут по соседству в Браунсвилле. Отец говорил, что, наконец, он нашел настоящего друга, но мама вздыхала. И сейчас вот — опять вздохнула и сказала, что им суждено потерять эту работу. Давиду очень хотелось, чтобы она ошиблась Он хотел быть, как другие мальчики на улице, говорить уверенно, где работает его отец. Вскоре он услышал голос отца на лестнице. Мать встала, оглядела комнату в последний раз и пошла открывать дверь. Вошли двое мужчин, сначала отец, за ним гость.

— Ну вот, — произнес отец нервно, но сердечно, — это моя жена. Это Джо Лютер, мой соотечественник. д вот этот, — он указал на Давида, — будет молиться за меня после моей смерти. Чувствуй себя как дома.

— Какой у вас милый дом, — сказал гость, улыбаясь матери Давида, — очень, очень приятно, — его лицо сияло.

— Жить можно, — ответила мать.

— И такой милый мальчик, — он посмотрел на Давида с одобрением.

— Ну ладно, — резко сказал отец, — давайте обедать, а!

Пока отец уговаривал Лютера выпить вина, Давид рассматривал гостя. Он был ниже отца, но намного шире, мясистее и, в отличие от него, имел небольшое брюшко. К его лицу было довольно трудно привыкнуть. Оно не было безобразным или пугающим, но, глядя на него, человек чувствовал, что невольно начинает подражать его мимике. У Лютера был маленький рот, а губы так толсты и скруглены, что Давид с нетерпением ждал, когда они расправятся. Его ноздри раздувались, что придавало лицу напряженность. И очень хотелось, чтобы глубокие складки на щеках разгладились. Он говорил очень медленно и ровно. К собеседнику был терпим и внимателен. Его лицо часто согревала улыбка. Все это создавало впечатление приветливости и добродушия. Очень скоро выяснилось, что он был не только приветлив, но и очень почтителен и вежлив. Он в теплых выражениях похвалил вино и поданный к нему пирог, опрятность дома по сравнению с его собственным, который велся хозяйкой квартиры, и, наконец, поздравил отца Давида с такой превосходной женой.