Оскар Уайльд - Волшебные сказки. Преступление лорда Артура Сэвила [Илл. Ж. М. Зинченко]

С этими словами посол Соединенных Штатов поставил флакон на мраморный столик и, закрыв за собой дверь, улегся в постель.

Кентервильское привидение так и замерло от возмущения. Затем, хватив во гневе бутылку о паркет, оно ринулось по коридору, излучая зловещее зеленое сияние и глухо стеная. Но, едва оно ступило на верхнюю площадку широкой дубовой лестницы, как из распахнувшейся двери выскочили две белые фигурки, и огромная подушка просвистела у него над головой. Времени терять не приходилось и, прибегнув, спасения ради, к четвертому измерению, дух скрылся в деревянной панели стены. В доме все стихло.

Добравшись до потайной каморки в левом крыле замка, привидение прислонилось к лунному лучу и, немного отдышавшись, начало анализировать свое положение. Ни разу за всю его славную и безупречную трехсотлетнюю карьеру его так не оскорбляли. Дух вспомнил о вдовствующей герцогине, которую насмерть напугал, когда она смотрелась в зеркало, вся в кружевах и бриллиантах; о четырех горничных, с которыми случилась истерика, когда он всего-навсего улыбнулся им из-за портьеры в спальне для гостей; о приходском священнике, который до сих пор лечится у сэра Вильяма Гулля от нервного расстройства, потому что однажды вечером, когда тот выходил из библиотеки, он задул у него свечу; о старой мадам де Тремуйяк, которая, проснувшись как-то на рассвете и увидав, что в кресле у камина сидит скелет и читает ее дневник, слегла на шесть недель с воспалением мозга, примирилась с церковью и решительно порвала с известным скептиком, мосье де Вольтером. Он вспомнил страшную ночь, когда злокозненного лорда Кентервиля нашли задыхающимся в гардеробной, с бубновым валетом в горле. Умирая, старик сознался, что с помощью этой карты он обыграл у Крокфорда Чарлза-Джемса Фокса на пятьдесят тысяч фунтов и что эту карту ему засунуло в глотку кентервильское привидение. Он припомнил все жертвы своих великих деяний, начиная с дворецкого, который застрелился, когда зеленая рука постучалась в окно буфетной, и кончая прекрасной леди Стетфильд, что всегда носила на шее черную бархотку, дабы скрыть отпечатки пяти пальцев, оставшиеся на ее белоснежной коже. Она потом утопилась в пруду, знаменитом своими карпами, в конце Королевской аллеи. Охваченный тем чувством самоупоения, которое знает всякий настоящий художник, он перебирал в уме свои лучшие роли, и горькая улыбка кривила его губы, когда он вспоминал последнее свое выступление в качестве Красного Рубена, или Младенца-удавленника, свой дебют в роли Сухощавого Джибона, или Кровопийцы с Бекслейской Топи; припомнил и то, как потряс зрителей, когда прелестным июньским вечером играл в кегли своими костями на площадке для лаун-тенниса.

И после всего этого заявляются в замок какие-то новомодные американцы, навязывают ему машинное масло и швыряют в него подушками! Такое нельзя терпеть! История не знала примера, чтоб так обходились с привидением. И он замыслил месть и до рассвета остался недвижим, погруженный в раздумье.

На следующее утро, за завтраком, Отисы довольно долго говорили о привидении. Посол Соединенных Штатов был немного задет тем, что подарок его отвергли.

— Я не собираюсь обижать привидение, — сказал он, — и я не могу в данной связи промолчать о том, что крайне невежливо швырять подушками в того, кто столько лет обитал в этом доме. (Должен с горечью заметить, что это абсолютно справедливое замечание близнецы встретили громким хохотом.) Тем не менее, — продолжал посол, — если дух проявит упорство и не пожелает воспользоваться машинным маслом «Восходящее солнце демократической партии», придется расковать его. Невозможно спать, когда так шумят у тебя под дверью.

Впрочем, до конца недели их больше не потревожили, только кровавое пятно в библиотеке каждое утро вновь появлялось на всеобщее обозрение. Объяснить это было непросто, ибо дверь с вечера запирал сам мистер Отис, а окна закрывались ставнями с крепкими засовами. Хамелеоноподобная природа пятна тоже требовала объяснения. Случалось, оно было темно-красного цвета, случалось киноварного, иногда пурпурного, а однажды, когда они сошли вниз, чтобы помолиться своей семьей, согласно упрощенному ритуалу Свободной американской реформаторской епископальной церкви, пятно оказалось изумрудно-зеленым. Эти калейдоскопические перемены, как нетрудно понять, весьма забавляли семейство, и каждый вечер заключались пари в ожидании утра. Только маленькая Виргиния не разделяла общего легкомыслия; она почему-то всякий раз огорчалась при виде кровавого пятна, а в тот день, когда оно стало зеленым, чуть не расплакалась.

Второй выход духа состоялся в ночь на понедельник. Семья только улеглась, как вдруг послышался страшный грохот в холле. Когда перепуганные обитатели замка сбежали вниз, они увидели, что на полу валяются большие рыцарские доспехи, упавшие с пьедестала, а в кресле с высокой спинкой сидит кентервильское привидение и, морщась от боли, потирает себе колени. Близнецы, с меткостью, которая приобретается лишь благодаря долгим и упорным упражнениям на особе учителя чистописания, тотчас же выпустили в него по заряду из своих рогаток, а посол Соединенных Штатов нацелился в него из револьвера и, согласно калифорнийскому этикету, скомандовал «руки вверх!». Дух вскочил с бешеным воплем и туманом пронесся меж них, потушив у Вашингтона свечу и оставив всех во тьме кромешной. На верхней площадке он немного отдышался и решил разразиться своим знаменитым дьявольским хохотом, который не раз приносил ему успех. От него, говорят, за ночь поседел парик лорда Рэйкера, и этот хохот, бесспорно, был причиной того, что три французских гувернантки леди Кентервиль заявили об уходе, не прослужив в доме и месяца. И он разразился самым ужасным хохотом, так что звонким эхом отдались старые своды замка. Но едва смолкло страшное эхо, как растворилась дверь, и к нему вышла, миссис Отис в бледно-голубом капоте.

— Вы, кажется, не совсем здоровы? — сказала она. — Я принесла вам микстуру доктора Добеля.

Если вы страдаете несварением желудка, она вам поможет.

Дух метнул на нее яростный взгляд и приготовился обернуться черной собакой, — талант, который принес ему заслуженную славу и воздействием коего домашний врач объяснял неизлечимое слабоумие дяди лорда Кентервиля, достопочтенного Томаса Хортона. Но звук приближающихся шагов заставил его отказаться от этого намерения. Он удовольствовался тем, что стал слабо фосфоресцировать, и в ту минуту, когда его уже настигли близнецы, успел, исчезая, испустить тяжелый кладбищенский стон.

Добравшись до своего убежища, он окончательно потерял самообладание и впал в жесточайшую тоску. Невоспитанность близнецов и грубый материализм миссис Отис крайне его шокировали; но больше всего его огорчило то, что ему не удалось облечься в доспехи. Он полагал, что даже современные американцы почувствуют робость, узрев Привидение в Доспехах, — ну хотя бы из уважения к своему национальному поэту Лонгфелло, над томами изящной и усладительной поэзии коего он просиживал часами, когда Кентервили переезжали в город. Эти доспехи к тому же были его собственные. Он очень мило выглядел в них на турнире в Кенильворте и удостоился тогда чрезвычайно лестной похвалы от самой королевы-девственницы. Но теперь массивный нагрудник и стальной шлем оказались слишком тяжелы для него, и, надев доспехи, он рухнул на каменный пол, разбив колени и пальцы правой руки.