Роберт Хайнлайн - «Магия, инкорпорейтед». Дорога Доблести [litres]

Но прыжка не последовало. Оба огонька теперь стали более четкими и как бы разошлись в стороны, и когда я продвинулся вперед еще на два-три фута, то с облегчением понял, что это не крысьи глаза, а что-то другое, причем мне уже было совершенно наплевать, что именно.

Еще дюйм, еще. Яйцо находилось где-то совсем рядом, а я до сих пор не знал, что оно собой представляет, а поэтому было бы лучше сначала взглянуть самому, а уж потом позволить ползти сюда Стар.

«Глаза» оказались двумя дырками в занавесе, который прикрывал выход из крысиной норы. Я увидел обратную сторону вышивки и обнаружил, что вполне могу заглянуть в одну из дырок, когда до нее доползу.

За занавесом находилась большая комната, пол которой лежал примерно на фут ниже пола туннеля. В дальнем конце, футах в пятидесяти от меня, рядом со скамьей стоял человек и читал книгу. Я рассматривал его, а он, подняв глаза от книги, глянул в мою сторону. Казалось, он пребывал в нерешительности.

Я не колебался ни секунды. Нора в этом месте была шире, так что мне удалось подобрать под себя ногу и рвануться вперед, мечом откинув шпалеру. Я споткнулся, но вскочил на ноги, готовый к бою.

Он был по меньшей мере так же быстр, как я. Швырнул книгу на скамейку, выхватил свою рапиру и двинулся мне навстречу в то самое мгновение, когда я вылетел из норы.

Он принял стойку en garde – колени согнуты, кисть напряжена, левая рука за спиной, клинок нацелен мне в лицо – ну прямо тебе учитель фехтования. Затем оглядел меня с ног до головы, не спеша сокращать три-четыре фута, разделявшие наши клинки.

Я не кинулся на него. Есть такая рискованная тактика – «мишень для уколов», которая иногда практикуется среди самых опытных фехтовальщиков. Заключается она в стремительном наступлении с вытянутыми в одну линию рукой, кистью и клинком – все нацелено на атаку и ничего для защиты от клинка противника. Но она срабатывает, только если момент нападения тщательно рассчитан, если вы видите, что ваш противник на мгновенье расслабился. Иначе это самоубийство.

Да и сейчас это походило бы на самоубийство: он был начеку, словно выгнувший спину бродячий кот, готовый броситься в драку. Поэтому, пока он меня рассматривал, я попытался оценить его боевые качества. Это был маленький ловкий человек, с руками явно более длинными, чем полагалось ему по росту. Не могу сказать, что это сулило мне какие-нибудь преимущества, тем более что он обладал старомодной рапирой, куда длинней, чем Леди Вивамус (возможно, это обстоятельство могло повлиять на скорость его движений, разве что кисть у него окажется очень сильной). Одет он был так, как одевались в Париже при Ришелье, а не по моде Карт-Хокеша. Нет, тут я не прав: громадная черная Башня была вне моды, иначе и я бы тут выглядел старомодно в моем стилизованном робингудовском костюме. «Иглины дети», которых мы встречали, вообще были без одежды.

Это был очень некрасивый и дерзкий человек с озорной улыбкой и самым крупным носом к западу от Дуранте, заставившим меня вспомнить о носе моего главного сержанта, который терпеть не мог, когда его называли Шнобель. Впрочем, на этом сходство между ними и заканчивалось – мой сержант никогда не улыбался, а глазки у него были злые поросячьи. У этого человека глаза были веселые и гордые.

– Ты христианин? – Тон был очень требовательный.

– А тебе-то что?

– Ничего. Кровь есть кровь, тут разницы нет. Но если ты христианин, то покайся в грехах. Если язычник – обратись к своим ложным богам. Я отведу тебе не больше трех строф. Но я сентиментален и всегда хочу знать, кого мне предстоит убить.

– Я американец.

– Это страна? Или болезнь? И что вообще ты делаешь в Охмуреже?

– Охмуреж? А не Хокеш?

Свое безразличие он выразил только глазами, острие рапиры даже не дрогнуло.

– Охмуреж, Хокеш – вопрос географии и произношения. Этот замок находился когда-то в Карпатах, поэтому «Хокеш» правильнее, если сознание твоей правоты доставит тебе удовольствие перед смертью. Ну а теперь начнем наш дуэт.

Он скользнул ко мне так быстро и плавно, что казалось, проплыл по воздуху, и наши клинки зазвенели, когда я парировал его в позиции сикста, сделал ответный выпад и мой удар был отбит; ремиз, реприз, снова выпад – схватка лилась так легко, так долго и с таким разнообразием приемов, что посторонний зритель принял бы ее не за бой, а за гран-салют.

Но я-то знал! Этот первый выпад должен был убить меня на месте, и на это же было рассчитано каждое его движение в течение схватки. И одновременно он испытывал меня, испытывал крепость кисти, нащупывал слабые места, изучал, боюсь ли я низких ударов, постоянно возвращался к выпадам в верхнюю часть туловища, а возможно, и искал способ обезоружить меня. Мне практически ни разу не удалось сделать выпад, не было даже отдаленного шанса на это, каждый этап схватки был мне навязан, я лишь отвечал, изо всех сил стараясь сохранить жизнь.

Уже через три секунды я понял, что против меня стоит фехтовальщик гораздо более высокого класса, чем я, со стальной кистью, столь же гибкой, как нападающая змея. Из всех известных мне фехтовальщиков он единственный пользовался примой и октавой, пользовался, я имею в виду, так же часто, как сикстой и квартой. Их, разумеется, изучают все, мой собственный учитель заставлял меня практиковаться в них столько же, сколько и в остальных шести, но большинство фехтовальщиков прибегают к ним, лишь когда к этому вынуждают обстоятельства – из страха потерять очко.

Мне же грозила опасность потери не очка, а жизни, и я знал, знал еще задолго до окончания этой первой затянувшейся схватки, что, каковы бы ни были ставки, я жизнь потеряю.

А этот идиот при первом же лязге скрестившихся клинков еще принялся декламировать!

Декламируя, он совершил как минимум тридцать попыток лишить меня жизни, едва не увенчавшихся успехом, и на последнем слове он вышел из боя так же гладко и внезапно, как начал.

– Что же ты, дружок? Подхватывай! Уж не хочешь ли ты, чтобы я пел один? Хочешь умереть, как клоун, перед глазами прекрасных дам? Пой! И сумей сказать свое «прости» поизящней, так чтобы твоя последняя рифма бежала вперегонки со смертным хрипом в твоей глотке! – Он несколько раз притопнул правым ботфортом, будто собирался танцевать фламенко. – Попробуй же! Цена-то все равно будет одна – и так и этак!

Я не опустил глаза к полу, когда раздалось щелканье сапога, – это старый прием, некоторые фехтовальщики притопывают при каждом выпаде и даже при ложных выпадах, надеясь, что резкий звук действует на нервы противника, выбивает его из темпа, заставляет отшатываться назад и таким образом доставляет им желанное очко. Последний раз я попался на эту удочку в те времена, когда еще и бриться не начинал.