Анри Монфрейд - Приключения в Красном море. Книга 2 [Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс]

И действительно, на другой день я получил нужный документ, текст которого соответствовал переданному мной черновику, однако письмо не было подписано губернатором и поверх отметки «по доверенности» стояла чья-то неразборчивая подпись. Я не стал выяснять личность этого уполномоченного, смутно догадываясь, что секретарь или сам Жозеф проявили какую-то инициативу. Главное, документ был зарегистрирован в канцелярии, что подтверждалось его порядковым номером. Очевидно, номер был взят с потолка, но какое это имело значение…

Вскоре я отправился в Европу, и в Дармштадте на основании предъявленного мной официального письма я получил согласие администрации завода поставить девяносто килограммов кокаина и сто килограммов героина в Джибути.

Само письмо, удостоверяющее действенность закона о транзите, осталось в дирекции в качестве оправдательного документа, подтверждающего законность поставки.

На обратном пути из Германии я на несколько дней остановился у себя дома в Нейи, где купил небольшую виллу во вкусе своей жены. Она обосновалась там полгода назад, чтобы поправить здоровье, подорванное пятью летними сезонами, проведенными в Обоке. Жена должна была приехать ко мне в Дыре-Дауа, где умеренный климат горных плато был для нее более благоприятным. В это свое пребывание я встретился с отцом той самой мадемуазель Вольф, которая пропала без вести в море, возвращаясь во Францию на пароходе «Воклюз». Бедняга все еще надеялся, что тело его дочери выбросят на берег морские волны.

Когда он спросил меня о том, какая участь могла постичь тело, упавшее в море в окрестностях архипелага Ханиш, мне не хватило смелости честно признаться ему в том, что, как только оно всплыло бы на поверхность, его немедленно сожрали бы акулы, а в теплых морях для этого достаточно всего несколько часов.

Я подумал, что это слишком жестоко — лишать его надежды найти останки своей дочери, и, чтобы он тешил себя этой иллюзией как можно дольше, я заявил ему, что рыбаки с почтением относятся к мертвым и что ни один из них не оставил бы без погребения труп или хотя бы человеческие кости. Впрочем, это правда. Что было обманом, так это сама возможность обнаружения утопленника где-то еще, кроме акульего брюха. Вероятно, ему уже открыли глаза на эту реальность, потому что он высказал мне свои возражения.

Ничего не оставалось, как опровергнуть его доводы с помощью веских аргументов технического свойства, суть которых сводится к следующему: в некоторых местах труп, если он остается на большой глубине, а значит, и недосягаемым для акул, может быть подхвачен течением и выброшен на берег.

Ободренный этой надеждой, он заговорил — ни много, ни мало — о своем желании зафрахтовать судно и назначить внушительную премию для того, кто найдет останки его дочери. Я поспешил отговорить его от этой затеи, ибо ему пришлось бы тогда выбирать среди чересчур большого количества скелетов, предъявленных в надежде получить вознаграждение. Я пообещал, что просто предупрежу своих знакомых рыбаков, которые исподволь будут собирать интересующие нас сведения. Он поблагодарил меня за этот успокоительный обман в трогательном письме, но я не испытал никаких угрызений совести, видя что облегчил страдания отца.

Хотя я и был убежден в бесполезности каких бы то ни было поисков, я сдержал свое слово, поручив Рагеху, ловцу акул из Обока, часто отправлявшемуся к самому мысу Рак-мат, сообщать мне обо всем, что ему удастся разузнать. Я пообещал ему хорошее вознаграждение, зная, что он не способен пойти на обман в таком деле. Разумеется, в течение многих месяцев от него не было никаких известий.

Когда я был в последний раз проездом в Париже, я вынужден был сказать отцу, что, по-моему, надеяться не на что, но, поскольку прошло много времени и его боль притупилась, он мужественно перенес это жестокое разочарование. Однако отец не смирился, и я понял, что он подозревает меня в недостатке рвения. Поддавшись дурному настроению, он рассказал обо всем, что узнал из последних писем своей дочери о довольно подозрительной, на его взгляд, роли генерального агента Управления почтово-пассажирских перевозок Африки. В запальчивости он обвинил его если не в самом убийстве дочери, то по крайней мере в том, что тот спровоцировал это преступление.

Только он один, говорил отец Вольф, был заинтересован в том, чтобы Агата исчезла. Кто же еще мог вырвать странички из личного дневника девушки о том дне, когда он попытался ее изнасиловать (!), о чем отец узнал из письма, отправленного из Суэца сотрудником консульства. Почему не обнаружили ее сумочку, в которой она хранила свои драгоценности и другие безделушки? Черт возьми! Да потому что хотели убедить всех в том, что это ограбление…

И тут я вспомнил о своей находке на острове Джебель-Зукар.

— Как выглядела эта сумочка? — спросил я.

— О, вполне обычно! Я купил ее перед отъездом дочери; красная кожа, серебряная оправа.

Эти последние слова озарили лучом света потемки, в которых я брел, пытаясь нащупать истину. Меня вдруг пронзила уверенность в том, что девушку убил Эйбу. Все, что я узнал от того суданца, можно было выстроить в логически последовательную цепочку. Как я не понимал таких простых вещей раньше? Но не догадывался ли я об этом интуитивно? Подобно тому, как развитие ума привело к атрофии наших инстинктов, точно так же оно подавило и интуицию. Однако интуиция дремлет внутри нас, безмолвная и забытая, до той поры, пока неожиданное стечение обстоятельств не находит в ней нечто созвучное. И тогда догадка превращается в уверенность.

Меня подмывало пересказать ему историю, о которой поведал мне суданец, и сознаться в своей находке на острове Джебель-Зукар. Однако меня остановили опасения, что он своими опрометчивыми поступками сведет на нет ту пользу, которую я мог извлечь из этих разоблачений.

По прибытии в Джибути на меня сразу обрушились заботы более серьезные, нежели попытка разгадать тайну «Воклюза». Впрочем, Эйбу отсутствовал. Уехал он сам или его удалили в связи с моим возвращением? Я охотно этому поверил, хотя подобные предположения не имели под собой почвы, поскольку Эйбу думал, что мне ничего не известно о его поведении. В сущности, отсутствие этого человека меня не раздосадовало, ибо, возможно, отдаляло возникновение конфликта, особенно опасного в тот момент, когда я вел большую игру. К тому же товары, отправленные из Германии, доставляли мне множество хлопот.

В телеграмме из Дармштадта сообщалось, что из-за отсутствия прямого пароходного сообщения между Гамбургом и Джибути они будут переправлены через Порт-Саид. Я с ужасом представил себе, каково будет изумление египетских властей, когда они увидят такое количество категорически запрещенных для ввоза продуктов, которые, наверное, впервые за всю историю таможни перевозились самым естественным образом под своим истинным наименованием.