Даниил Мордовцев - Замурованная царица. Иосиф в стране фараона (сборник)

В то время, когда старик и девочка выходили на восточный берег Нила, в западной части Фив, за Нилом, во дворце Рамзеса, в помещении, занимаемом старшим его сыном, принцем Пентауром, происходил таинственный разговор между этим царевичем и его матерью, царицей Тиа.

– Ты слышала, матушка, что он назавтра объявил поход против презренной страны Либу? [6] Ливия. – Д. М. – сказал Пентаур, сердито сжимая рукоять меча.

Это был египтянин с типичными чертами фараонов: широкий, низкий, как у льва, лоб, подвижность пантеры, стройность и подвижность членов этого животного, широкие ноздри и мясистые, как у негра, губы обнаруживали пламенный темперамент. Пентауру было уже лет под тридцать.

– Да, – тихо отвечала его мать, женщина сорока пяти лет, смуглая, с продолговатыми, как у сфинкса, глазами, – я слышала, сын мой.

– И знаешь, кого он берет с собой в поход?

– Конечно, сын мой, тебя: ты его преемник.

– Нет! Он берет мальчишку Ментухи начальником конницы и колесниц, а Рамессу – начальником пехоты.

– Да, я знаю – это его любимцы, – тихо, как бы про себя проговорила Тиа, поправляя на голове золотой обруч с изображением змеяуреуса («царский змей»).

– А Меритума торжественно объявил великим жрецом Ра, бога солнца, в Уакоте [7] Гелиополис. – Д. М. , а Хамуса – великим жрецом бога Пта-Сокара [8] Озирис. – Д. М. в Мемфисе, – продолжал Пентаур с еще большим раздражением.

– А тебя, сын мой, кем он назначает? – чуть слышно спросила царица.

– Меня – бабой! Я, как женщина, должен оставаться дома и принимать подати дуррой и полбой и ссыпать их в магазины. Так не быть же этому! Я велю Бокакамону принимать, а сам уйду охотиться на львов пустыни.

– Не волнуйся, сын мой, – все так же тихо заметила ему Тиа, – за нас с тобой, и в особенности за меня, за женщину, – великая богиня Сохет, мать богов! Мы еще посмотрим, сын мой, что скажет ее супруг, великий Пта, отец богов.

Вечером этого же дня царица Тиа, возвратясь в отделение женских палат фараона, велела приближенной рабыне снять с нее некоторые украшения, обычные при торжественных выходах, и подать и надеть более легкие ткани.

Накинув на госпожу короткую без рукавов белую тунику из тонкого финикийского виссона, рабыня поправила ей прическу, обвила низкий лоб царицы золотым обручем со змеем-уреусом, надела на шею массивную золотую цепь со священными жуками и на руки драгоценные браслеты, когда в дверях показалась хорошенькая, завитая прядями головка с ясными глазками.

– А! Это ты Снат? – ласково сказала царица. – Нитокрис?

– Я, мама! Посмотри, что мне подарил великий жрец Амон-Мерибаст! Какая прелесть!

Это говорила молоденькая, тринадцатилетняя царевна, одна из четырнадцати дочерей Рамзеса III, хорошенькая Нитокрис, названная так в честь царицы Нитокрис, знаменитой красавицы «с розами на ланитах», которая царствовала за три тысячи лет до нашей эры и которой приписывают третью из больших пирамид на «поле мертвых» в Мемфисе [9] Сооружение третьей пирамиды в Гизе ошибочно было приписано Нитокрис египетским историком Манефоном (2-я пол. IV–III вв. до н. э.). На самом деле она воздвигнута при Микерине (Менкаура). .

– Золотой кобчик, – сказала Тиа, рассматривая подарок великого жреца с ласковой улыбкой, – это добрый знак, дитя мое.

– Да, мама, от святого отца – все доброе, – серьезно сказала юная дочь фараона.

– Это правда, милая Нитокрис; но кобчик от служителя бога Амона – это знамение.

– Какое же, милая мама?

– А такое, плутовка, что ты скоро, подобно этому кобчику, улетишь от нас.

– Как, мама? Куда я улечу? – недоумевала хорошенькая Нитокрис.

– А разве ты не знаешь, какой удел предназначен всякой женщине матерью богов, великой Сохет, супругой Пта?

– Не знаю, мама.

– Быть сосудом на жертвеннике божества, дающего жизнь, творящего, созидающего.

Юная дочь фараона все еще не понимала намеков матери.

– Тебе уже тринадцать лет, – продолжала Тиа, – а я тринадцати лет была уже матерью Пентаура.

– Ах, мама! Я не хочу замуж! – вспыхнула Нитокрис.

Но в это время вошел евнух царицы и поклонился до земли.

– Ты что, Сагарта? – спросила Тиа.

– Господин женских палат Бокакамон желает лицезреть твою ясность, – отвечал евнух.

– Пусть войдет Бокакамон, – сказала царица.

Евнух почтительно удалился.

– Поди и ты к себе, милая Нитокрис, – сказала Тиа дочери. – Мне нужно поговорить с Бокакамоном о делах дома нашего.

Нитокрис горячо поцеловала мать.

– А все-таки я не улечу от тебя, как не может улететь этот золотой кобчик, – сказала она, уходя из помещения царицы.

В это время вошел тот, о котором докладывал евнух. Это был мужчина лет шестидесяти, бодрый и прямой, как юноша, с седыми волосами и совсем черными бровями. На смуглой шее его была золотая цепь с тремя рубиновыми пчелами на ней, подарок предместника Рамзеса III, фараона Сетнахта. Бокакамон, так звали вошедшего вельможу, был начальником женских палат фараона, «недремлющим оком» царя, «стражем сада наслаждений» своего повелителя.

– Великая Сохет да хранит вечно красоту твоей ясности, рассыпая розы на твои ланиты, – высокопарно приветствовал свою госпожу Бокакамон, подобострастно кланяясь и прижимая черную жилистую руку к сердцу.

– Пусть Горус из светового круга вечно освещает твои прекрасные седины, – с той же напыщенной любезностью отвечала царица. – Сядь на место свое.

Бокакамон сел напротив Тии и молчал из уважения к своей повелительнице. Жена фараона огляделась кругом.

– Ты знаешь, что объявлен поход против презренной страны Либу? – сказала она тихо.

– Знаю, царица: презренные либу под начальством царей своих, Цамара и Цаутмара – да поразит бог Монту дерзких своим огненным мечом! – наступают на границы Египта, и великий Рамзес – да хранит его великий Ра! – хочет поразить их своим гневом.

– А знаешь, кого он назначил военачальниками?

– Это ведомо, великая царица, на всех стогнах стовратных Фив.

– А Пентаур, мой первенец? Он оскорблен публично!.. Я оскорблена в его лице! – со страстным жестом прошептала Тиа. – И ты, мой верный Бокакамон, я знаю, давно носишь скорпиона в своем сердце – ты оскорблен раньше меня: это ведомо не только Фивам, но всему Египту.

Как ни смугло было лицо Бокакамона, но и оно заметно покрылось бледностью.

– Да, скорпион тут, в сердце, – прижал он руку к груди.

Тиа придвинула к нему ближе свое легкое, из красного дерева сиденье, окованное золотом, и положила руку на плечо Бокакамона. От этого прикосновения он весь вздрогнул.

– Ты знаешь, я всегда была к тебе благосклонна, – чуть слышным шепотом начала Тиа, – но моя рука никогда не касалась твоего плеча… Теперь моя рука на тебе… Я знаю твое сердце… Твои глаза давно мне это сказали… Если ты поможешь мне в задуманном мною, тогда… ты положишь руки на мои плечи… Я…