Даниил Мордовцев - Замурованная царица. Иосиф в стране фараона (сборник)

Любимицей и наперсницей ее стала маленькая Хену, тоже осиротевшая: в женском доме фараона все полюбили эту «священную девочку».

Старая Херсе до самой смерти оплакивала свою питомицу – «богоравную дочь Приама» и с любовью вспоминала о своей бывшей неволе – о жизни в Трое до ее грустного конца.

Летом 1881 года я посетил Египет.

После восхождения на пирамиду Хеопса, с вершины которой я долго созерцал расстилавшееся перед моими очарованными глазами мрачное «поле пирамид» и мутный Нил с исполинскими стволами пальм, а взволнованная мысль моя, казалось, переживала бесконечные тысячелетия удивительной истории этой удивительной страны, этой колыбели знаний последующих поколений человечества, – я после того посетил и египетский музей, что в Булаке, под Каиром.

Директор этого музея, знаменитый египтолог Масперо, только что воротился из своей ученой экскурсии, из Верхнего Египта, где он открыл гробницы фараонов и их мумии, в том числе мумии Рамзеса II Сезостриса и Рамзеса III Рампсинита. При мне эти драгоценные сокровища расставлялись в музее и приводились в порядок.

Меня сопровождал по музею один из второстепенных помощников Масперо, грек, любезно показывая мне все достопримечательное и объясняя непонятные для меня иероглифические изображения.

– А это – самая драгоценная для нас, современных потомков Перикла, реликвия, – сказал он, останавливаясь перед изящным саркофагом из порфира.

– Почему же? – спросил я.

– В этом саркофаге покоится тело Лаодики, одной из дочерей Приама, – отвечал грек.

– Как! Каким образом? – не поверил я.

– Господин Масперо, открыв гробницы Рамзесов, нашел в их усыпальнице этот саркофаг с мумией Лаодики, а недалеко от нее, в замурованном склепе, скелет царицы Тиа, первой жены Рамзеса Третьего.

Грек приказал служителям поднять крышку саркофага, и я увидел там мумию.

– Почему вы знаете, что это Лаодика? – спросил я с недоверием.

– Это говорит папирус, который господин Масперо нашел на груди мумии, – отвечал грек.

Я долго смотрел на это высохшее, почерневшее тело, обвитое темными, как бы просмоленными тканями… Столько веков пролетело над ним!

И это Лаодика, «миловиднейшая дщерь Приама и Гекубы», как называл ее Гомер: это сестра Гектора, Париса, Кассандры!..

В каком-то благоговейном умилении я думал: «Что мне Гекуба и что я Гекубе», но меня душили невыплаканные слезы, и я готов был разрыдаться.

Я поспешил уйти из музея.

По пустынному пути, шедшему от Финикии, Ханаана, Идумеи и Мадиама к Мемфису, столице фараонов, медленно двигался караван верблюдов. Печальна и неприветлива была пустыня, отделявшая могущественную и богатую страну Нила от народов Востока, но так обаятельны были величие царства фараонов и сокровища, стекавшиеся в страну пирамид и сфинксов со всего тогдашнего мира, что ни ужасы песков пустыни, ни раскаленное дыхание хамсина, ни хищные звери, залегавшие на всех путях, не могли остановить движения народов Азии и Африки к тогдашнему центру вселенной, к стране Озириса и Амона-Ра, к счастливой долине, на тучных пажитях которой паслись священные Аписы.

Много уже раз всходило на востоке солнце пустыни и утопало в песках таинственного запада, пока караван верблюдов двигался от Мадиама, из-за Мертвого моря, к долине Нижнего Египта. Тюки, обременявшие горбатые спины верблюдов, были полны благоуханий священной страны Пунт (впоследствии Аравия), лежавшей за знойным морем Сохет – Чермным морем; тюки были полны, по словам Книги Бытия, «фимиама, ритины, тука мастистого, из древа текущего, и стакти». Однообразно и как-то угрюмо позвякивали глухою дробью металлические кружки, подвязанные к змеиным шеям верблюдов, около которых молча шли их провожатые с бронзовыми лицами, измаильтяне, вооруженные длинными тонкими копьями, с таким же бронзовым телом, едва прикрытым по бедрам лоскутами темной грубой ткани.

Впереди каравана, на спине вожатого верблюда, на устроенном в виде легкого шатра сиденье, восседали двое измаильтян: один – старик с лицом засохшего финика и с редкой седой бородкой, другой – молодой человек, прикрытый шкурою пантеры, с золотыми запястьями на бронзового цвета руках. Рядом с верблюдом шел юноша лет семнадцати, едва прикрытый у пояса куском шерстяной ткани. Необыкновенно красивое и нежное лицо его резко отличалось от грубого жестковатого типа измаильтян, а в черных грустных глазах отражались кротость и глубокая дума.

– О великий Баал! Что это? – как бы с испугом и изумлением воскликнул молодой измаильтянин в шкуре пантеры.

– Это и есть Мемфи, столица фараонов, господин, – отвечал старый измаильтянин.

– О, это что-то страшное! Тут не люди живут, а боги.

Действительно, на дикаря-бедуина, не видевшего ничего, кроме пустыни родного Мадиама, его выжженных солнцем скал и дебрей и не знавшего другого типа жилья, кроме шатров, вид Мемфиса должен был произвести потрясающее впечатление. Только что поднявшееся из-за оголенных высот Мокаттама солнце прямо ударяло на необозримое поле пирамид, без конца высившихся одна за другою и уходивших в мрачную даль Сахары, отражаясь в то же время на целом лесе обелисков, гордо возносивших к голубому небу свои стройные гигантские иглы. А левее подавляющая масса исполинских храмов и дворцов, стройные ряды колонн, бесконечные аллеи чудовищ-сфинксов – все это было выше и страшнее самого необузданного воображения.

Что-то вроде ужаса отразилось на лице красивого юноши, шедшего около вожатого верблюда.

– О Бог Авраама, Исаака и Иакова! – с трепетом прошептал он, глядя на развертывавшуюся перед ним поразительную своим величием панораму широко раскрытыми, испуганными глазами. – О мой Ханаан! Отец мой! Братья мои! Что вы со мной сделали!

Скоро из-за рощи гигантских пальм, отягощенных огромными гроздьями фиников, точно гирляндами, блеснула полоса Нила, над которым поднимался пар, быстро таявший под утренними, но уже горячими лучами солнца. На поверхности великой реки стояли неподвижно или беспорядочно двигались бесчисленные лодки, суда всех видов и величин, виднелись плоты, нагруженные каменными глыбами для нескончаемой постройки новых пирамид, обелисков, храмов, сфинксов и саркофагов. От вечного города фараонов доносился нестройный гул, напоминавший рев Нила у великих порогов этой неразгаданной реки.

– Что же это за шатры такие огромные, каменные, Бен-Гури? – спросил старого измаильтянина молодой, растерянно глядя на громады храмов Мемфиса и на поразившие его пирамиды.

– Каменные шатры, господин, это гробницы фараонов, – отвечал Бен-Гури. – Вот та, самая ближняя из самых больших, это гробница фараона Хуфу. Он царствовал очень давно, почти за две тысячи лет до нынешнего фараона.