Гертруд Лефорт - Башня Постоянства

Патер прекрасно расслышал в его словах вызов, но продолжал сохранять невозмутимое спокойствие.

– И что же именно гласит приказ, оставленный вами в Эг-Морте? – деловито поинтересовался он.

Герцогу очень хотелось сорвать с этого иезуита маску радушной любезности.

– Я как наместник короля приказал немедленно освободить несчастных узников, – заявил он высокомер­но. Он не смог удержаться от того, чтобы еще раз ощу­тить триумф своего могущества.

Но патер не доставил ему удовольствия, ужаснув­шись его смелости, как это сделала маркиза.

– Понимаю вас, герцог, – молвил он одобритель­но. – С точки зрения гуманности совершенно с вами согласен. Мы, иезуиты, – продолжал он с тонкой улыб­кой, – тоже в конце концов извлекли полезные выво­ды из наблюдений за развитием духа. Этот рациона­лизм, каким бы роковым ни оказалось его влияние на религию, должен был наступить: сама религия не смог­ла совладать с фанатизмом.

Герцог уже не знал, чему удивляться. Между тем патер продолжал все более непринужденно:

– Я с искренним уважением отношусь к отданно­му вами в Эг-Морте приказу, герцог, однако, согласи­тесь, он не должен был приводиться в исполнение, так как не был подкреплен королевской грамотой.

– И тем не менее он был приведен в исполнение, – произнес герцог с нажимом. Он испытывал растущее удовлетворение от того, что не отрекся от своего по­ступка, и продолжал наслаждаться своим триумфом. – Молодой комендант, конечно же, исполнил приказ, за­ручившись лишь моим словом, что получит грамоту задним числом.

– А вы уверены в том, что аудиенция у короля при­несет вам желаемый результат и вы получите грамо­ту? – спросил патер.

– Почему бы и нет! – Герцог упрямо вскинул под­бородок. – Король ведь не ханжа… – Он намеренно выбрал это оскорбительное для Церкви слово, однако патер и его равнодушно пропустил мимо ушей и даже повторил:

– Да, король не ханжа. Но он связан определенны­ми религиозными обязательствами: присяга короля обязывает его к искоренению ереси. Вы забываете, гер­цог, что, покровительствуя ее сторонникам, вы восста­ете не столько против Церкви, сколько против госу­дарственной власти, которой нужен единомыслящий народ. – Он помедлил немного и продолжал: – Как я уже сказал, вы попали в весьма затруднительное поло­жение, дорогой герцог, – меня сейчас больше волнует не участь молодого коменданта, а ваша собственная участь: комендант, в конце концов, выполнял приказ своего начальника, вы же, по сути, нарушили приказ вашего начальника. Боюсь, что вам грозит суд.

У герцога при этих словах патера появилось чув­ство, будто его совершенно неожиданно втолкнули в кромешную тьму некоего пространства, из которого нет пути обратно и о зловещем существовании которого он до этой минуты сознательно не желал думать. Все это время он беспокоился лишь о своем юном подданном, полагая себя в полной безопасности благодаря своему имени и исключительному положению. И вот шутли­вые слова маркизы: «Вы что же, решили сами пере­браться в тюрьму Эг-Морта?» – обернулись для него ужасной реальностью.

Герцог Бово отнюдь не был героем по натуре, он был тонким аристократом, привыкшим к иносказательно­му языку царедворцев и прекрасным, возвышенным иде­алам своих философов; он всегда служил лишь успеху и предпочитал жизнь своего привилегированного клас­са каким бы то ни было, даже самым ничтожным жерт­вам. При мысли о том, на что намекнул патер, он испы­тал ужас, подобный тому, который испытал перед лицом страданий узницы Марии Дюран, только теперь этот ужас адресован был ему самому и его собственной судь­бе! Он знал, что обозначенная патером возможность пе­чального исхода имела под собой совершенно реальную почву: ведь несколько лет тому назад уже как будто был случай, когда перед судом предстали дворяне, уличен­ные в том, что слушали протестантскую проповедь. И если его положение избавит его от участи раба на гале­рах, то заточения – в Венсеннский замок, а может быть, в Безансон или и в самом деле в ту Башню Постоянства – ему вряд ли удастся избежать! И он сам это чувство­вал еще до разговора с патером, однако прогонял мысли об этом. И вот, похоже, его жизнь, еще вчера озаренная блеском Версаля, уподобляется унылому пейзажу Эг-Морта, так испугавшему его. Он вновь увидел перед со­бой этот пейзаж в его невыразимо тоскливой безбреж­ности, покрытый солью засохших слез моря, которое все отступало и отступало от берега в свою собственную недосягаемую свободу! Да, посещение тюремной баш­ни в Эг-Морте и в самом деле стало для него дорогой в иной мир, из которого нет пути обратно.

От патера не укрылось глубокое замешательство собеседника.

– И все же, несмотря на это, было бы разумно обо всем рассказать королю, – продолжал он, как бы стара­ясь смягчить действие своих предыдущих слов. – И тут, мне кажется, маркиза как раз и есть тот единственный человек, которому, может быть, удалось бы добиться его милости. Не к несчастным узникам – это, к сожа­лению, невозможно, – а к вам самому. – Он умолк, так как герцог покачал головой с невероятно красноречи­вым выражением.

– Понимаю вас, – сказал патер. – Вы не верите в искренность желания маркизы помочь вам. Голова ее сейчас и в самом деле занята другим. Не могу не согла­ситься с вами: момент для вашей просьбы действитель­но не самый благоприятный. – Он не стал изъяснять­ся более определенно.

Но герцог и сам уже давно понял, о чем идет речь.

– Патер! – страстно произнес он, не в силах более сдерживать волнения. – Вы не могли бы дать маркизе абсолюцию и тем самым развязать ей руки?

Патер с какой-то почти юношеской живостью по­качал головой.

– Только если маркиза готова навсегда покинуть Париж, – сказал он с улыбкой. – В противном случае – нет. О морали так же бессмысленно спорить, как и о вере. А между тем, мой дорогой герцог, именно в ее отсутствии и заключается единственная надежда: я имею в виду некую особую власть, которая еще, возможно, способна заставить короля немного мягче истолковать смысл королевской присяги – разумеется, только в отношении вас, но не в отношении узников. И если я не ошибаюсь, вы уже не раз имели случай испытать эту власть.

Он прервал свою речь, заметив, что с герцогом про­исходит нечто неожиданное.

– Или, может быть, вам по каким-то причинам не хотелось бы принимать помощь маркизы? – спросил он затем удивленно.

Герцог медлил с ответом. Наконец он произнес сдавленным голосом:

– Да, мне не хотелось бы принимать ее.

То, что он до сих пор лишь смутно чувствовал, те­перь вдруг обернулось абсолютной ясностью: мрачная тень тюремной башни в Эг-Морте легла и на его отно­шения с маркизой! Тревога, тихо шевельнувшаяся в его груди перед дверью в ее покои, – нет, еще раньше, в карете, по дороге в Париж, – внезапно превратилась в ужасающую очевидность: он не мог, не смел больше просить эту женщину о помощи!