Эрнест Хемингуэй - Смерть после полудня

К примеру, вы видели Никанора Вильялту. Если это случилось в Мадриде, вам могло показаться, что он великолепен, что вам досталось изумительное зрелище, а все потому, что в Мадриде он держит ступни вместе, работая с плащом и мулетой, и это лишает его гротескности, к тому же в Мадриде он убивает доблестно. Вильялта странный случай. Его шея раза в три длиннее, чем у обычного человека. Ростом метр восемьдесят, и из них львиную долю занимают ноги и шея.

Сравнивать его с жирафом тоже нельзя, потому что у жирафа шея выглядит естественно. А у Вильялты она словно растет у тебя на глазах. Как резиновая лента, только обратно не стягивается. С хлопком. А жаль. Так вот, когда человек с такой шеей держит ноги вместе, он смотрится вполне нормально; если, держа ступни вместе, он перегибается назад в поясе и наклоняет шею к быку, возникает определенный визуальный эффект, который пусть не эстетичен, но в нем хотя бы нет гротеска, зато стоит ему расставить ноги циркулем и вытянуть свои длинные руки, никакая отвага не компенсирует отчаянную смехотворность. Как-то вечером в Сан-Себастьяне, когда мы прогуливались вдоль Ла-Кончи, Вильялта говорил про свою шею на арагонском диалекте, чуть ли не детском языке, проклиная ее и жалуясь нам, что вынужден все время сосредотачиваться, все время помнить, что нельзя быть гротескным. Он изобрел своего рода гироскопический прием работы с мулетой, делая свои ненатуральные натурали, удерживая ступни вместе, с гигантской мулетой (в развернутом виде она с успехом заменила бы простыню в номере респектабельной гостиницы) в правой руке, ткань расправлена кончиком шпаги, — и вот он медленно проворачивается вместе с быком. Никто не работает с быком ближе, никто не проводит его на столь малой дистанции от себя, как Вильялта, мастер коловращения. А вот с плащом он не столь хорош — слишком быстр, слишком резок; убивая, сокращает дистанцию в один прием и сопровождает шпагу всем телом, но зачастую вместо того, чтобы опустить левую руку, позволяя быку за ней последовать и тем самым подставить жизненно важную точку между лопатками, Вильялта ослепляет его алым крылом мулеты и полагается на свой рост, чтобы перегнуться над рогами и точно, глубоко всадить шпагу. С другой стороны, порой он убивает совершенно правильно и согласно канону. В последнее время его заключительные удары стали чуть ли не классическими, к тому же с уверенным постоянством. Все, за что ни возьмется, он делает отважно и чрезвычайно самобытно, так что если видишь Никанора Вильялту, то это тоже не коррида. Однако на него имеет смысл сходить в Мадриде, где он выдает все, на что способен, и если там ему достанется бык, который позволит удерживать ноги вместе — а из шести быков только один такой, — удастся увидеть нечто странное, крайне эмоциональное и, слава богу, уникальное.

Когда смотришь на Ниньо де ла Пальма, все шансы за то, что перед тобой трусость в своей наименее привлекательной форме: с жирным огузком, преждевременно облысевшая из-за чрезмерного увлечения бриолином и досрочно впавшая в старческий маразм. Из всех юных тореро, что появились за десятилетие после первого ухода Бельмонте, как раз из-за Ниньо коррида пережила больше всего обманутых надежд и разочарований. Он начал карьеру в Малаге и держал бой на арене лишь двадцать один раз, в отличие от восьми- или даже десятилетнего ученичества у тореро старой закалки, прежде чем его объявили матадором. История знает двух великих тореро, которые стали полными матадорами в шестнадцать лет, а именно, Костильярес и Хоселито, и оттого, что они вроде как напрочь пропустили обучение и нашли «царский путь в науке», многих мальчишек слишком рано и с катастрофическими последствиями продвинули вперед. Ниньо де ла Пальма тому замечательный пример. Единственные случаи, когда была оправдана ранняя альтернатива, связаны с теми тореро, которые еще подростками несколько лет подряд сражались с быками и были выходцами из матадорских семейств, а значит, имели наставников в лице отца или братьев, их советами восполняя нехватку опыта. И даже в таких случаях успех приходил только к супергениям. Я говорю про супергениев, потому что гениален каждый матадор. Невозможно выучиться на полного матадора, как невозможно выучиться на бейсболиста высшей лиги, или оперного певца, или профессионального боксера-чемпиона. Можно научиться играть в бейсбол, боксировать или петь, но если у тебя нет определенных гениальных задатков, ты не сможешь зарабатывать на жизнь бейсболом, боксом или пением в опере. В корриде помимо этой гениальной жилки — без которой вообще никуда — дело усложняется тем, что дополнительно требуется отчаянная смелость пойти на риск ранения, а уж тем более гибели, который становится особенно зримым как раз после твоей первый раны. Каэтано Ордоньес, он же Ниньо де ла Пальма, произведенный из новильеро в матадоры весной после серии блистательных боев в Севилье, Малаге и Мадриде, в свой первый профессиональный сезон казался чуть ли не мессией, явившимся для спасения корриды.

Я уже пробовал описать его внешность и парочку боев в одной из книг. Я присутствовал в день его первого мадридского выступления в качестве матадора, а еще я видел его в Валенсии, в тот год, когда он соперничал с Хуаном Бельмонте после возвращения того на арену; тогда де ла Пальма провел две фаэны, настолько красивые и чудесные, что я помню их пасс за пассом даже сегодня. С плащом он воплощал собой саму искренность и чистоту стиля, убивал неплохо, хотя, исключая случаи везенья, не был отличным закольщиком. Да, несколько раз он убивал в стиле ресибьендо, «получая» быка на шпагу в старой манере, и был великолепен с мулетой. Грегорио Коррочано, критик-корридовед из влиятельной мадридской газеты «Эй. Би. Си.», так выразился о нем: «Es de Ronda у se llama Cayetano». Он из Ронды, родины боя быков, и зовут его Каэтано, именем великого тореро, Каэтано Санса, величайшего стилиста старого времени. Эта фраза разошлась по всей Испании. В свободном переводе да через много-много лет ее можно было бы передать так: дескать, опять из Атланты явилось миру гольфа замечательное юное дарование по имени Бобби Джонс. Каэтано Ордоньес выглядел как тореро, вел себя как тореро и в течение одного сезона был тореро. Я видел все его лучшие бои, да и вообще большинство его выступлений. В конце того сезона он получил тяжелую, болезненную рану в бедро, совсем близко от артерии.

И кончился де ла Пальма. В следующем году он по числу контрактов побивал любого иного матадора, а подписаны они были благодаря его первому великолепному сезону, но действия Каэтано на арене были цепочкой катастроф. Он едва смел взглянуть на быка. Перед завершающим ударом на него самого было больно смотреть: уж так он боялся. Весь тот год де ла Пальма потратил на убийства с наименьшей опасностью, перебегая атакующему быку дорогу, погружая шпагу в шею, пробивая легкие — лишь бы оказаться подальше от рогов. За всю историю корриды не было сезона позорнее. А все потому, что рана, та самая первая, похитила все его мужество. Больше оно к нему не возвращалось. Де ла Пальма обладал слишком резвым воображением. В последующем он несколько раз брал себя в руки на мадридской арене, и газетная шумиха по-прежнему приносила ему контракты. Мадридскую прессу читают по всей стране, и о столичном триумфе тореро узнает весь полуостров, а вот слава о триумфе в провинциях не расходится дальше соседей, а в Мадриде от этого и вовсе отмахиваются, потому что импресарио всегда объявляют о грандиозном успехе по телефону или телеграфу, хотя на самом деле разъяренная публика едва не линчевала матадора. Впрочем, возвращаясь к де ла Пальма, упомянутые редкие зрелища были не более чем отчаянным поступком труса.