Уильям Коллинз - Армадэль. Том 2

Я передаю их разговор, милостивая государыня, почти слово в слово, как мне кажется. Он произвёл на меня невыразимое впечатление: он наполнил меня — я сам не знаю почему — совершенно паническим страхом. Я совсем не понимаю этого и ещё менее понимаю то, что случилось немедленно после этого.

Голос мистера Педгифта, когда он произнёс эти последние слова, раздался ужасно близко ко мне. Он, должно быть, говорил у открытого окна, и я боюсь, что он, возможно, видел меня под окном. Я успел, прежде чем он вышел из дома, спокойно выйти из лавровых кустов, но не воротился в контору. Я пошёл по дорожке к домику привратника, как будто иду по какому-нибудь конторскому делу.

Мистер Педгифт скоро догнал меня в гиге и остановился.

«Так вы любопытствуете насчёт мисс Гуильт, — сказал он. — Удовлетворяйте ваше любопытство — я этому не препятствую».

Я натурально встревожился, но спросил его, что он хочет сказать. Он не отвечал, он только посмотрел на меня из гига очень странно и засмеялся.

«Мне случалось видеть вещи даже чуднее этого», — сказал он вдруг сам себе и уехал.

Я осмелился обеспокоить вас рассказом об этом последнем происшествии — хотя оно, может быть, покажется вам вовсе не важным — в надежде, что ваш высокий ум будет в состоянии объяснить его. Мои бедные умственные способности, признаюсь, никак не позволяют понять, что хотел сказать мистер Педгифт. Я знаю только то, что он не имел права обвинить меня в таком непочтительном чувстве, как любопытство относительно дамы, к которой я питаю огромное уважение и которой восхищаюсь. Не смею выразиться в более пламенных выражениях.

Мне остаётся только прибавить, что моё положение здесь позволяет постоянно служить вам, если вы желаете. Мистер Армадэль только что приходил в контору и сказал мне коротко, что в отсутствие мистера Мидуинтера я всё ещё должен пока занимать его должность. Остаюсь, милостивая государыня, искренно преданный вам

Любезный мистер Брок, у меня большие неприятности. Мидуинтер поссорился со мною и оставил меня; мой стряпчий поссорился со мною и оставил меня; и (кроме милой мисс Мильрой, которая простила меня) все соседи повернулись ко мне спиной. Я очень несчастен и одинок в моём собственном доме. Пожалуйста, приезжайте ко мне. Вы единственный друг, оставшийся у меня, и мне так хочется все рассказать вам. N. В. — Честное слово джентльмена: я не виноват.

Любящий вас Аллэн Армадэль

Р. S. Я приехал бы к вам (потому что это место совершенно опротивело мне), но у меня есть причина не уезжать далеко от мисс Мильрой именно теперь».

Многоуважаемый сэр, на столе вместе с другими письмами я вижу письмо и узнаю ваш почерк. Эту корреспонденцию, с сожалением должен сообщить, мой господин не может распечатать сам, потому что он нездоров. Он лежит с жаром и ознобом в лихорадке. Доктор говорит, что эта болезнь является следствием от переутомления и тревог, которые барин мой уже не имел сил перенести. Это кажется вероятным, потому что я был с ним, когда он ездил в Лондон в прошлом месяце, и его собственное дело и забота следить за особой, которая впоследствии ускользнула от нас, утомляли и тревожили его всё время так же, как и меня.

Барин мой говорил о вас дня два тому назад. Ему, по-видимому, не хотелось, чтобы вы знали о его болезни, если ему не станет хуже. Но я думаю, что вы должны узнать. Ему не хуже — может быть, крошечку лучше. Доктор говорит, что больного нужно окружить абсолютным покоем и ни в коем случае не волновать. Поэтому, пожалуйста, не обращайте внимания на наши дела, то есть не приезжайте пока в пасторат. Доктор приказал мне передать, что в этом нет никакой необходимости, что ваш приезд только расстроит моего господина в его настоящем положении.

Я опять буду писать к вам, если вы желаете. Прошу принять уверение в моём искреннем почтении и остаюсь ваш покорнейший слуга Роберт Степльтон.

Р. S. Яхта оснащена и выкрашена; ждёт ваших приказаний. Она чудо как красива!»

Мисс Гуильт, час доставки почты прошёл три утра подряд, и почтальон не принёс ответа на моё письмо. Или вы с намерением оскорбляете меня, или вы оставили Торп-Эмброз? В том и другом случае я не намерена далее переносить ваше поведение. Закон принудит вас заплатить, если я не смогу.

Вашей первой расписки (в тридцать фунтов) срок в следующий четверг, 29. Если бы вы поступали с уважением ко мне, я продлила бы эту расписку с удовольствием. Теперь же представляю её ко взысканию; а если она не будет оплачена, я поручу моему поверенному поступить надлежащим образом.

Миссис Ольдершо, так как, вероятно, время вашего поверенного чего-нибудь да стоит, я пишу, чтобы помочь ему, когда он будет поступать надлежащим образом. Он найдёт меня, ожидающую ареста, в первом этаже дома под вышеозначенным адресом. В моём настоящем положении, с моими теперешними мыслями самая лучшая услуга, какую вы можете оказать мне, это — запереть меня в тюрьму.

Моя возлюбленная Лидия, чем дольше я живу в этом нечестивом свете, тем яснее вижу, что собственный характер женщин самый худший враг, с каким им приходится бороться. Какую печальную корреспонденцию завели мы! Какой большой недостаток самообладания, моя милая, с вашей стороны и с моей!

Позвольте мне, как старшей по годам, первой принести необходимые извинения, первой покраснеть за недостаток самообладания. Ваше жестокое пренебрежение, Лидия, заставило меня написать то письмо. Я так чувствительна к дурному обращению особы, которую я люблю и которой восхищаюсь, и, хотя мне минуло шестьдесят, я всё ещё (к несчастью, для себя) молода сердцем. Примите мои извинения за то, что я взялась за перо, тогда как мне следовало прибегнуть к моему носовому платку. Простите вашей преданной Марии и то, что она ещё молода сердцем!

Но, милая моя, — хотя, признаюсь, я вам угрожала, — как жестоко с вашей стороны воспользоваться моими словами! Как жестоко с вашей стороны, если бы даже ваш долг был в десять раз больше, считать меня способной (чтобы я ни говорила) гнусно, бесчеловечно арестовать моего задушевного друга! Боже! Заслужила ли я, чтобы воспользовались моим словом таким безжалостным образом после стольких лет нежной дружбы, соединявшей нас? Но я не жалуюсь, я только оплакиваю бренность нашей общей человеческой природы. Будем ожидать так мало друг от друга, как только возможно, милая моя; мы обе женщины, и не от нас зависит это переменить. Когда я размышляю о происхождении нашего несчастного пола, я удивляюсь нашим добродетелям и нисколько не удивляюсь нашим недостаткам.