Уильям Коллинз - Армадэль. Том 2

Он схватил меня за руку и остановил. Он заговорил другим голосом; он вдруг приказал, как только мужчины могут приказывать:

«Сядьте! Вы возвратили моё мужество, вы узнаете, кто я».

В безмолвии и темноте, которые окружали нас, я повиновалась ему и села. В безмолвии и темноте он опять обнял меня и сказал, кто он.

Поведать ли вам его историю? Назвать ли вам его настоящее имя? Рассказать ли вам, какие мысли, вызванные моим свиданием с ним, появились у меня и обо всём, что случилось со мною после того?

Или сохранить его тайну, как я обещала? И также сохранить мою собственную тайну, закончив это утомительное, длинное письмо в ту самую минуту, когда вы горите нетерпением узнать более.

Это серьёзные вопросы, миссис Ольдершо, гораздо серьёзнее, чем вы предполагаете. Я имела время успокоиться и начинаю видеть то, чего я не видела, когда взялась за перо, чтобы писать к вам, — благоразумную необходимость трезво смотреть на последствия. Не напугала ли я сама себя, стараясь напугать вас. Может быть, как ни странно может показаться, это действительно возможно.

Последние две минуты я стояла у окна и думала.

Немало ещё есть времени подумать, прежде чем уйдёт почта. Люди только ещё сейчас выходят из церкви.

Я решила отложить в сторону письмо и заглянуть в свой Дневник. Сказать попросту, я должна посмотреть, чем рискую, если решусь довериться вам, а мой дневник покажет мне то, что моя утомлённая голова не может рассчитывать теперь без его помощи. Я писала историю моих дней (а иногда и моих ночей) в последнюю неделю аккуратнее обыкновенного, имея свои причины быть особенно осторожной в этом отношении при настоящих обстоятельствах. Если я закончу то дело, которое теперь я намереваюсь начать, было бы безумством полагаться на мою память. Малейшая забывчивость о самом ничтожном обстоятельстве, случившемся после вечера, в который происходило моё свидание с Мидуинтером, до настоящего времени, может закончиться полной гибелью для меня.

«Полной гибелью для неё? — скажете вы. — О какой гибели говорит она?»

Подождите немножко, пока я спрошу мой дневник, могу ли рассказать вам».

21 июля, понедельник, 11 часов вечера. Он только что ушёл. Мы расстались, как я и хотела, на тропинке у края кустарника. Он пошёл своей дорогой — к гостинице, а я — к своему жилищу.

Мне удалось отговорить его от нового свидания. Я пообещала написать ему завтра утром. Это даёт мне вечер передышки, и я надеюсь собраться, успокоиться (если смогу) и вернуться к своим делам. Говорю «если смогу», потому что живо ощущаю, что его рассказ все ещё владеет всем моим существом; боюсь, это ощущение никогда не покинет меня. Пройдёт ночь, настанет утро, а я все буду думать о письме, дошедшем до него со смертного одра отца, о его бессонной ночи на потерпевшем крушение корабле и, сверх всего, о том мгновении, когда у меня буквально перехватило дыхание, когда он назвал своё настоящее имя.

Интересно, смогу ли я избавиться от всех этих впечатлений, если сделаю над собой усилие и запишу их. Во всяком случае, хорошо бы это сделать, а то с течением времени я могу забыть что-либо важное. В конце концов, может быть, именно боязнь забыть что-нибудь, что мне надо помнить, и является причиной того действия, которое рассказ Мидуинтера продолжает оказывать на меня. Как бы то ни было, а попробовать стоит. В моём нынешнем положении мне надо бы избавиться от лишних мыслей, чтобы подумать о других вещах, иначе я никогда не справлюсь с затруднениями в Торп-Эмброзе, которые ещё предстоят.

Надо бы определить для начала, что же не даёт мне покоя.

Имена! Вот что! Я все повторяю про себя: «Совершенно одинаковые имена». Светловолосый Аллэн Армадэль, которого я знаю уже давно и который является сыном моей старой хозяйки; и темноволосый Аллэн Армадэль, настоящее имя которого я только что узнала и которого все другие знают как Озайяза Мидуинтера. Что ещё более странно, так это то, что не отношения родства, не случай дал им одинаковые имена. Отец светловолосого Армадэля был человеком, родившимся с этим именем, но потерявшим право на фамильное наследование. Отец темноволосого Армадэля был человеком, взявшим себе это имя с условием, что он будет наследником фамилии, — и он стал наследником.

Итак, вот они — двое, и оба — я не перестаю об этом думать — оба не женаты. Светловолосый Армадэль, который в случае женитьбы получал бы восемь тысяч в год, пока останется жить, и оставил бы жене двенадцать сотен тысяч, если умрёт; который может и должен стать моим мужем именно по этой причине и которого я ненавижу и презираю, как никогда не ненавидела и не презирала ни одного другого мужчину… И темноволосый Армадэль, с мизерным доходом, который, возможно, и обеспечил бы расходы своей жены на модистку, но только если жена будет очень уж экономной; который только что оставил меня, убеждённый, что я не прочь выйти за него, и которого я… да, которого я, возможно, и полюбила бы, но до того, как я стала такой, какая есть сейчас.

Светлый Аллэн не знает, что у него есть однофамилец. А тёмный Аллэн хранит тайну и никому ещё её не поверил, кроме сомерсетширского священника (на чьё благорасположение он может полностью положиться) и меня.

Итак, у нас два Аллэна Армадэля — два Аллэна Армадэля — два Аллэна Армадэля… Довольно. Три — счастливое число. Повторила три раза — и вон из головы.

Что дальше? Убийство на судне? Нет. Убийство, хотя оно и является основной причиной, почему темноволосый Армадэль хранит свою тайну от светловолосого Армадэля меня не касается. Помню, в то время в Мадере говорили, что со смертью на корабле было что-то нечисто. Но действительно ли чисто? Можно ли осуждать человека, у которого обманом отняли невесту, можно порицать за то, что он запер дверь каюты и оставил человека, обманувшего его, утонуть на погибающем корабле. Да, эта женщина не стоила того.

Что же такое, как мне кажется, касается меня?

Я знаю наверно, что меня касается одно важное обстоятельство. Я знаю, что Мидуинтеру — я должна называть его этим гадким, ложным именем, а то смешаю обоих Армадэлей, прежде чем кончу, — я знаю наверно, что Мидуинтеру совершенно неизвестно, что я тот самый двенадцатилетний чертёнок, который служил миссис Армадэль на Мадере и копировал письма, будто бы получаемые из Вест-Индии. Немногие двенадцатилетние девушки могут подражать мужскому почерку, а потом молчать об этом, как я, но теперь это всё равно. Что за нужда, что только вера Мидуинтера в сновидение единственная причина, заставляющая его соединять меня с Аллэном Армадэлем и с его отцом и матерью. Я спрашивала его: неужели он считает меня настолько старой, что я могла знать их обоих? Он сказал мне «нет», бедняжка, самым невинным образом. Сказал ли бы он «нет», если бы видел меня теперь? Не подойти ли мне к зеркалу посмотреть, видно ли по лицу, что мне тридцать пять лет, или продолжать писать? Я буду продолжать писать.