Джером Джером - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Он не проявил ни удивления, ни раздражения. Промокнул рану платком, нагнулся, поднял подкову, укоризненно на нее взглянул и бережно выбросил в окно.

— Больно? — участливо осведомился я.

То, что вопрос глупый, стало ясно в тот самый момент, когда слово вылетело изо рта. Железка весила не меньше трех фунтов: чрезвычайно большая и тяжелая подкова. Шишка на голове соседа росла на глазах. Только идиот мог не понять, что человеку очень больно. Оставалось выслушать сердитый ответ. На месте попутчика я бы точно огрызнулся. Но добряк воспринял бестактность как естественное и доброжелательное проявление сочувствия.

— Да, немного больно, — ответил он.

— Зачем вы ее взяли? — поинтересовался я, искренне не представляя, для чего в поезде подкова.

— Лежала на дороге возле станции, — пояснил он, — вот я и поднял на счастье.

Он сложил платок таким образом, чтобы шишке досталась прохладная сторона, а я пробормотал что-то невнятное, но вполне безобидное относительно путей Господних и их непостижимости.

— Да, — отозвался он, — в свое время удача мне не раз улыбалась, но в итоге ничего хорошего никогда не выходило. Родился я в среду, а среда, как вы, должно быть, знаете, самый удачный день для появления на свет мужчины. Матушка рано овдовела, но никто из родственников даже пальцем не шевельнул, чтобы мне помочь. Все говорили, что помогать родившемуся в среду мальчику — все равно что возить уголь в Ньюкасл. Дядюшка перед смертью завещал все свое состояние, до единого пенса, брату Сэму, чтобы хоть немного компенсировать то обстоятельство, что того угораздило родиться в пятницу. Мне же всегда доставались лишь добрые советы относительно долга и ответственности богача, да еще просьбы не забыть близких, когда богатство наконец хлынет потоком.

Попутчик замолчал и принялся аккуратно складывать газеты, а потом спрятал страховые документы во внутренний карман пальто.

— Есть еще черные кошки, — продолжил он, закончив процедуру. — Говорят, черные кошки приносят счастье. Честное слово, трудно даже представить кошку чернее той, которая явилась в квартиру на Болсовер-стрит в первый же вечер, как я туда въехал.

— И что же, не принесла счастья? — задал я наводящий вопрос, потому что собеседник снова умолк.

Лицо его внезапно приобрело отсутствующее выражение.

— Ну, это смотря как относиться, — ответил он, словно во сне. — Вполне возможно, мы не подошли бы друг другу; всегда можно найти, чем себя успокоить. И все же хотелось бы попробовать.

Забыв обо мне, он долго смотрел в окно, а я молчал, не решаясь прервать болезненные воспоминания, но в конце концов все-таки не выдержал.

— И что же произошло?

Он вернулся к действительности и ровным, непостижимо спокойным голосом ответил:

— О, ничего особенного. Она на некоторое время уехала из Лондона и доверила мне свою любимую канарейку.

— Но вы же не виноваты, — попытался успокоить я.

— Возможно, и так, — согласился он. — Однако в отношениях возникла холодность, которой не замедлили воспользоваться соперники… Взамен я предложил ей кошку, — добавил он не столько мне, сколько себе самому.

Мы долго сидели молча и курили. Я чувствовал, что любые утешения незнакомого человека покажутся ему слабыми.

— Пегие лошади тоже считаются счастливыми, — заметил он и постучал трубкой по оконной раме, чтобы выбить пепел. — Как-то раз у меня такая была.

— Что она с вами сделала? — нетерпеливо уточнил я.

— Лишила прекрасной работы, о которой мечтал всю жизнь, — смиренно сообщил он. — Хозяин терпел гораздо дольше, чем я имел право надеяться, но все-таки не вынес испытания. Его можно понять: нельзя же держать человека, который каждый день приходит на службу пьяным. Репутация фирмы страдает.

— И немало, — согласился я.

— Видите ли, — пустился он в объяснения, — никогда не умел пить. На некоторых спиртное совсем не действует, а мне хватает одного стакана. Все дело в отсутствии привычки.

— Но почему же вы начали выпивать? Не лошадь же заставляла? — недоуменно заметил я.

— Получилось вот как. — Он продолжал поглаживать шишку, которая успела вырасти до размеров куриного яйца. — Прежде животное принадлежало хозяину, который постоянно ездил во хмелю, а по дороге не пропускал ни одной пивной. В результате не удавалось заставить лошадь миновать хотя бы одно злачное место; во всяком случае, мне ни разу не повезло. Упрямица замечала вывеску с расстояния в четверть мили и во весь опор неслась к двери. Поначалу я пытался сопротивляться, но борьба занимала от пяти до десяти минут, и вокруг сразу собиралась толпа. На нас даже делали ставки. Возможно, я бы устоял, если бы не какой-то тип из общества трезвости. Однажды он остановился на противоположной стороне улицы и начал громко проповедовать. Меня назвал Пилигримом, а лошадке дал имя Полли или что-то в этом роде. А потом во весь голос требовал, чтобы я одержал победу, и обещал дать целую крону. После этого нас так и прозвали: «Полли и Пилигрим в борьбе за крону». Бесцеремонность меня взбесила, и возле следующего же паба, стоило лошади остановиться, я слез и заказал две порции виски. Вот так все и началось. Чтобы искоренить пагубную привычку, потребовались годы.

Не везло всегда и везде, — грустно продолжал попутчик. — Не прошло и двух недель на новой работе, как хозяин подарил мне на Рождество гуся весом в восемнадцать фунтов.

— Но где же здесь вред? — удивился я. — Вот уж чистой воды удача!

— То же самое сказали и сослуживцы, — согласился он. — Старик в жизни ничего никому не дарил. «Вот счастливчик, — завидовали они, — благодетель явно к тебе неравнодушен!»

Собеседник тяжело вздохнул, и я сразу понял, что здесь кроется целая история.

— И что же вы сделали с гусем? — подзадорил я.

— В том-то и проблема, — вздохнул он. — Понятия не имел, что с ним делать. Подарок явился в сочельник, часов в десять вечера, когда я собирался уходить из конторы.

— Братья Тиддлинг прислали мне гуся, Бигглз, — вдруг сказал хозяин, когда я помогал ему надеть пальто. — Очень мило с их стороны, но гусь мне совсем не нужен. Возьми себе.

Разумеется, я поблагодарил, причем вполне искренне. Он пожелал веселого Рождества и уехал, а я завернул гуся в бумагу и сунул под мышку. Птица оказалась прекрасной, но очень тяжелой. Учитывая обстоятельства того периода, дополнительно осложненные сочельником, я решил порадовать себя кружкой пива. Зашел в одно тихое местечко на углу и положил гуся на прилавок.

— Какой смачный! — похвалил бармен. — Завтра вас ждет отличный обед.

Слова заставили задуматься, и только тогда я понял, что, как и хозяину, птица мне ни к чему. Абсолютно не нужна. Дело в том, что каникулы я собирался провести в Кенте, у родственников своей юной леди.