Джеймс Джойс - Избранные произведения. Том I

— Многие католики сделали бы то же самое, — сказал Крэнли, — если бы речь шла об их жизни.

— Верующие католики?

— Ну да, верующие. Выходит, по тому, как ты себя проявляешь, ты верующий.

— Я совсем не из страха отстраняюсь от кощунства.

— Тогда из-за чего?

— Я не вижу оснований совершить кощунство.

— Но ты всегда исполнял пасхальный долг. Почему же меняться? Это ведь для тебя одна насмешка, комедия.

— Когда я ломаю комедию, это акт подчинения, публичный акт подчинения Церкви. Я не буду подчиняться Церкви.

— Даже если это только комедия?

— Это комедия с целью. Внешняя видимость сама по себе ничто, но она многое значит.

— Ты снова говоришь как католик. Гостия это ничто по внешней видимости — кусок хлеба.

— Согласен: и все равно я настаиваю на непокорности Церкви. Больше я подчиняться не буду.

— Но разве нельзя быть подипломатичней? Разве ты не можешь быть в сердце бунтарем и следовать форме из презрения? Ты бы мог быть бунтарем духа.

— Любой, у кого восприимчивая натура, не может долго так делать. Церковь знает, чего стоит служить ей: священник должен каждое утро гипнотизировать себя перед дарохранительницей. Если я каждое утро буду вставать, подходить к зеркалу и говорить себе: «Ты — Сын Божий», через год мне понадобятся апостолы.

— Если ты можешь сделать, чтобы твоя религия давала такую же отдачу, как христианство, я тебе посоветую каждое утро вставать и подходить к зеркалу.

— Это было бы отлично для моих наместников на земле, но мне самому распятие причинило бы некоторые неудобства.

— Но тут, в Ирландии, если ты будешь следовать новой своей религии неверия, ты рискуешь быть распятым, как Иисус, — пускай не физически, а социально.

— Только есть разница. Иисус к этому относился легко. Я так легко не дамся.

— Как же ты можешь сулить себе подобное будущее и при этом бояться устроить всего-то навсего маленькую комедию в церкви?

— Это уж мое дело, — сказал Стивен, похлопав себя по лбу.

Подойдя к Стивенс-Грин, они перешли через улицы и стали прогуливаться по площадке, огражденной цепями. Несколько рабочих со своими подружками, пользуясь темнотой, раскачивались на цепях, словно на качелях. Аллея была безлюдна, лишь в отдалении, предупрежденьем для всех, прямо под снопом лучей газового фонаря, высилась металлическая фигура полисмена. Проходя мимо колледжа, оба молодых человека как по команде подняли взгляд к темным окнам.

— Так можно спросить, почему ты оставил Церковь? — спросил Крэнли.

— Я не мог следовать ее предписаниям.

— Даже если с помощью благодати?

— Да.

— Предписания Иисуса самые простые. Это Церковь строга.

— Иисус или Церковь — мне это все едино. Я не могу следовать за ним. Мне необходима свобода поступать как мне нравится.

— Никому не дано поступать как нравится.

— Морально.

— Нет, и морально тоже нет.

— Ты хочешь, — сказал Стивен, — чтобы я тоже был как эти доносчики и лицемеры в колледже. Никогда я таким не буду.

— Нет. Я сказал про Иисуса.

— Не будем о нем. Я его превратил в имя нарицательное. В него не верят, его заповедям не следуют. Так или иначе, давай мы Иисуса оставим. В пределах моего зрения только его заместитель в Риме. Это пустое дело. Меня не запугают, чтобы я платил дань, безразлично, деньгами или мыслями.

— Ты мне сказал — помнишь вечер, когда мы стояли у балюстрады наверху и говорили про…

— Да помню, помню, — сказал Стивен, который терпеть не мог этот метод Крэнли «вспоминать прошедшее», — что я тебе говорил?

— Ты рассказал мне, какие мысли у тебя были про Иисуса в Страстную Пятницу, про безобразного скрюченного Иисуса. А тебе никогда в голову не приходило, что Иисус мог быть сознательным самозванцем?

— Я никогда не верил в его целомудрие — в смысле, с тех пор, как я стал думать о нем. Я уверен, он вовсе не был евнухом-священником. Его интерес к распутным женщинам слишком настойчиво человеческий. Все женщины, что вокруг него, — сомнительной репутации.

— И ты не думаешь, что он Бог?

— Хорош вопрос! Ты мне объясни это: объясни соединение ипостасей; скажи, подходит ли та фигура, которой этот вот полисмен поклоняется как Святому Духу, на роль сперматозоида с крылышками. Хорош вопрос! Он делает общие замечания о жизни, вот все, что я знаю, — и с этими замечаниями я не согласен.

— Ну например?

— Например… Слушай, я не могу говорить об этом. Я не специалист, и мне никто не платит как служителю Бога. Я хочу жить, пойми. Макканн желает воздух и пищу — я желаю это и еще массу другого. Мне все равно, прав я или нет. Я думаю, в человеческих делах всегда риск. Но пусть даже я не прав, мне не придется по крайней мере выносить общество патера Батта целую вечность.

Крэнли рассмеялся:

— Не забывай, он наверняка будет со прославленными.

— Выходит, по климату лучше рай, а по компании ад… Все это до того по-идиотски, вся эта канитель. Бросить все к черту. Я еще молод. Когда у меня вырастет борода по пояс, я изучу древнееврейский и тогда все тебе напишу про это.

— Почему ты так не выносишь иезуитов? — спросил Крэнли.

Стивен ничего не ответил, и когда они вошли снова в полосу света, Крэнли воскликнул:

— Ты стал весь красный!

— Я это чувствую, — ответил Стивен.

— Большинство считает тебя сдержанным человеком, — после паузы сказал Крэнли.

— Правильно считает, — сказал Стивен.

— Только не в этом вопросе. С чего ты так разволновался — не понимаю. Тебе это следует обдумать.

— Когда захочу, я могу обдумать все, что угодно. Все это дело я обдумал тщательно и внимательно, можешь мне в этом верить или не верить. Но мой побег из неволи меня волнует — я должен говорить именно так. Я чувствую, как лицо у меня горит. Чувствую, как сквозь меня проносится ветер.

— «Шум как бы от несущегося сильного ветра» [41] Деян. 2: 2. , — сказал Крэнли.

— Ты убеждаешь меня отложить жизнь — отложить насколько? Жизнь — это жизнь сейчас: если я ее отложу, я, может быть, никогда не начну жить. Ходить с достоинством по земле, выражать себя без тупой претензии, осознавать собственную человечность! И не думай, пожалуйста, что я занимаюсь декламацией, я совершенно серьезен. Я говорю из глубины души.

— Души?

— Да, моей души, моей духовной природы. Жизнь это не значит позевывать. Философия, любовь, искусство не исчезнут из моего мира из-за того, что я перестал верить, будто позволив себе вожделение на одну десятую секунды, я для себя готовлю вечные муки. Я счастлив.

— Ты правда это можешь сказать?

— Иисус печален. Почему он так печален? Он одинок… Послушай, надо, чтоб ты увидел истину в том, что я говорю. Ты поддерживаешь Церковь против меня…

— Дай мне…

— Но что такое Церковь? Это не Иисус, блистательный одиночка со своими неподражаемыми воздержаньями. Церковь создана мною и мне подобными [42] В рукописи слова «создана мною и мне подобными» вставлены красным карандашом. — ее службы, предания, обряды, живопись, музыка, традиции. Все это ей дали ее художники. Они сделали ее тем, что она есть. Они приняли комментарий Аквината к Аристотелю как Слово Божие и сделали ее тем, что она есть.