Джеймс Джойс - Избранные произведения. Том I

— Не понимаешь ты своей пользы, парень, — молвил Игнатий Галлахер. — Я вот пью только чистое.

— Я, как правило, очень мало пью, — скромно сказал Малыш Чендлер. — Изредка половинку или в этом духе, когда встретишься с кем-нибудь из старой братии.

— Отлично, — бодро произнес Игнатий Галлахер. — Итак, за нас, за старые времена, за старых друзей!

Они чокнулись и выпили.

— Я кой-кого из старой банды встретил сегодня, — сказал Галлахер. — У О’Хары как будто бы дела плохи. Он что поделывает?

— Ничего он не поделывает, — отвечал Малыш Чендлер. — Сидит в дыре.

— Зато у Хогана хорошее место, кажется?

— Да, он в Земельной комиссии.

— Я его встретил однажды в Лондоне, и вид у него был цветущий… Но О’Хара, бедняга! Все пьянка, я думаю?

— Да не только, — лаконично ответил Малыш Чендлер. Игнатий Галлахер расхохотался.

— Томми, — проговорил он, — я вижу, ты ни на один атом не изменился. Точно та же серьезнейшая личность, которая мне читала лекции в воскресенье утром, когда у меня голова трещала и язык не ворочался. Надо бы тебе повидать мир слегка. Ты что, правда никогда никуда не ездил, даже поблизости?

— Я ездил на остров Мэн, — сказал Малыш Чендлер. Галлахер снова расхохотался.

— Остров Мэн! — воскликнул он. — Ты съезди в Лондон, в Париж, — лучше всего в Париж. Это вот тебе даст что-то.

— А ты был в Париже?

— Да уж могу сказать, что я был! Малость там поколобродил.

— Он правда так прекрасен, как говорят? — спросил Малыш Чендлер.

Он отхлебнул из своего стакана чуть-чуть, а Игнатий Галлахер разом прикончил свой.

— Прекрасен? — повторил Галлахер, делая паузу на слове и смакуя виски. — Не так уж прекрасен, знаешь ли. Конечно, он прекрасен… Но все дело в парижской жизни, вот где фокус. Нет такого города, как Париж, по веселью, по движению, оживлению…

Малыш Чендлер тоже закончил свое виски и после некоторых усилий сумел-таки привлечь внимание бармена. Он велел повторить.

— Был я в Мулен-Руж, — продолжил Игнатий Галлахер, когда бармен убрал стаканы, — был и во всех этих богемных кафе. Там кухня с перцем! Уж это не для пай-мальчиков вроде тебя.

Малыш Чендлер не говорил ничего, пока не вернулся бармен с новой парой стаканов; тогда он легонько чокнулся с другом и повторил его тост. Он начинал себя чувствовать немного разочарованным. Тон Галлахера, стиль его речи ему не нравились. В его друге было что-то вульгарное, чего он раньше не замечал. Но, может быть, это было только наносное, результат жизни в Лондоне, в толчее, среди конкуренции прессы. Старое личное обаяние все-таки еще ощущалось за новой самодовольной манерой. И он же на самом деле пожил, повидал мир. Малыш Чендлер с завистью поглядел на друга.

— В Париже повсюду весело, — сказал Галлахер. — Они считают, что надо наслаждаться жизнью, — и что, ты скажешь, они не правы? Если ты хочешь по-настоящему наслаждаться, надо ехать в Париж. И учти, у них там большие симпатии к ирландцам. Едва они узнали, я из Ирландии, меня начали рвать на части.

Малыш Чендлер сделал из своего стакана четыре или пять глоточков.

— А скажи, — спросил он, — верно говорят, что Париж — это безнравственное место?

Игнатий Галлахер сделал правой рукой подобающий католический жест.

— Безнравственны все места, — изрек он. — Конечно, ты в Париже найдешь много солененького. Стоит пойти, скажем, на студенческий бал. А уж когда кокоточки разойдутся, то это такая жизнь… Ты их себе представляешь, я думаю?

— Приходилось слышать, — ответил Малыш Чендлер.

Галлахер допил виски и покачал головой.

— Эх, — молвил он, — ты можешь говорить что угодно, но только ни одна женщина не сравнится с парижанкой — по стилю, по живости.

— Значит, это безнравственный город, — опять спросил Малыш Чендлер с робкой настойчивостью, — я хочу сказать, по сравнению с Лондоном или Дублином?

— С Лондоном — это что в лоб что по лбу, — сказал Галлахер. — Спроси хоть у Хогана, Малыш. Когда он там был, я ему показал слегка Лондон. Он тебе откроет глаза… Послушай, Томми, не изображай из своего виски пунш, давай опрокидывай.

— Нет, право…

— Давай-давай, еще одна тебе совершенно не повредит. Чего бы нам? То же самое, я думаю?

— Н-ну… ладно, согласен.

— Франсуа , то же самое повторить… Курить будешь, Томми?

Игнатий Галлахер вытащил портсигар. Друзья закурили сигары и попыхивали ими в молчании, покуда не принесли виски.

— Могу сказать тебе мое мнение, — произнес Галлахер после паузы, возникая из клубов дыма, которые скрывали его, — мир просто сбесился! Взять ту же безнравственность. Я слышал такие случаи — да что слышал! — я был сам свидетель — этаких случаев безнравственности…

Задумчиво попыхивая сигарой, беспристрастным тоном историка Игнатий Галлахер принялся рисовать другу картины развращенности нравов, царившей за рубежом. Он бегло обозрел пороки многих столиц и был как будто бы склонен присудить пальму первенства Берлину. За некоторые факты он не мог поручиться (друзья рассказывали), однако другие знал из личного опыта. Он не щадил ни чина, ни звания. Он разоблачил многие тайны монастырей на континенте, описал некоторые занятия, модные среди высшего общества, и закончил тем, что поведал со всеми подробностями историю о некой английской герцогине — как он точно знал, истинную историю. Малыш Чендлер был изумлен.

— Что же, — говорил Галлахер, — а тут мы в нашем старом замшелом Дублине, где ни о чем таком знать не знают.

— Как тебе тут, должно быть, скучно кажется, — сказал Малыш Чендлер, — после всех мест, что ты повидал!

— Как сказать, — отвечал Игнатий Галлахер, — здесь все-таки отдыхаешь. И в конце концов, это, как говорится, страна предков, правда? Хочешь не хочешь, а у тебя к ней какое-то чувство, такова человеческая природа… Но ты мне расскажи про себя. Как мне Хоган сказал, ты это… вкусил радостей Гименея? Года два назад, кажется?

Малыш Чендлер покраснел и улыбнулся.

— Это верно, — сказал он. — В мае был год, как я женился.

— Надеюсь, еще не поздно тебя поздравить и всего-всего пожелать, — сказал Галлахер. — У меня не было твоего адреса, я бы непременно поздравил.

Он протянул руку, и Малыш Чендлер пожал ее.

— Правда, Томми, — продолжал он. — Желаю тебе и семейству всяческой радости в жизни, и мешок денег, и чтоб ты не умер, пока я тебя сам не пристрелю. Этого, старина, тебе желает твой друг, твой старинный друг. Ты знаешь это?

— Я знаю это, — сказал Малыш Чендлер.

— А как насчет потомства? — спросил Галлахер.

Малыш Чендлер покраснел снова.

— Один ребенок у нас, — отвечал он.

— Сын или дочка?

— Мальчуган.

Игнатий Галлахер звучно шлепнул своего друга по спине.

— Браво, — произнес он. — Я в тебе, Томми, не сомневался.