Джеймс Джойс - Избранные произведения. Том I

Мистер Крофтон тяжко кивнул.

— И все ж таки, если начистоту, — возражающе сказал Лайонс, — та жизнь, какую вел король Эдуард, она, знаешь, не больно-то…

— Не стоит поминать старое, — сказал мистер Хенчи. — Я лично так восхищаюсь им. Он самый натуральный разбитной парень, как мы с тобой. Он выпить не дурак, он где-то и повеса, пожалуй, он хороший спортсмен. Черт побери, мы как ирландцы могли бы уж показать красивую игру?

— Звучит все неплохо, — заметил Лайонс, — но теперь давайте посмотрим на дело Парнелла.

— Бога ради, — удивился мистер Хенчи, — какая же тут, спрашивается, связь?

— Я хочу сказать, — продолжал Лайонс, — у нас есть наши идеалы. Почему это мы должны приветствовать такую личность? Как ты считаешь, после того что он сделал, Парнелл мог быть нашим вождем? А почему тогда мы должны одобрять такое поведение у Эдуарда Седьмого?

— Сегодня день Парнелла, — сказал О’Коннор. — Не надо нам поднимать старую муть со дна. Сейчас мы все его чтим, когда он ушел, — все, даже консерваторы, — добавил он, повернувшись к Крофтону.

Пок! Запоздалая пробка вылетела из бутылки Крофтона — и последний, поднявшись с ящика, направился к огню за добычей. Вернувшись на место, он низким голосом произнес:

— Наша сторона его чтит, потому что он был джентльмен.

— Вы в самую точку, Крофтон! — с жаром воскликнул мистер Хенчи. — Он был единственный, кто мог усмирить эту шелудивую свору. «Лежать, щенки! Шавки, цыц!» Он с ними только так обращался. Заходите, Джо, заходите! — пригласил он, увидев появившегося в дверях Хайнса.

Хайнс медленно вошел в комнату.

— Открой еще бутылочку, Джек! — продолжал мистер Хенчи. — Да, я же забыл про штопор! Тогда передай мне одну, и я пристрою ее.

Старик передал ему бутылку, и он поставил ее нагреваться.

— Присаживайся, Джо, — сказал О’Коннор, — мы как раз говорили о Вожде.

— Да-да! — подтвердил мистер Хенчи.

Хайнс уселся на край стола рядом с Лайонсом, но ничего не сказал.

— Но есть по крайней мере один, — произнес мистер Хенчи, — кто от него не отрекся. Клянусь Богом, это я о вас, Джо! Нет, я Богом готов поклясться, вы стояли за него как мужчина!

— Джо, слушай, — сказал вдруг О’Коннор, — а прочитай-ка нам эту штучку, что ты сочинил, — помнишь ведь? Она у тебя с собой?

— Да-да, — поддержал мистер Хенчи, — прочитайте. Вы не слыхали, Крофтон? Стоит послушать, это просто отлично.

— Давай-давай, Джо, — понукал О’Коннор, — раскочегаривайся.

Хайнс, казалось, не сразу понял, про какой плод его пера они говорят; но, минуту подумав, отвечал:

— А, вы об этом… Да это уж сейчас устарело.

— Всё, Джо, начали! — отвел О’Коннор.

— Всем тихо, — сказал мистер Хенчи. — Читайте, Джо!

Еще с минуту Хайнс колебался. Потом, среди общего молчания, он снял шляпу, положил ее на стол, встал. Казалось, он мысленно повторял стихи про себя. После довольно долгой паузы он объявил:

СМЕРТЬ ПАРНЕЛЛА

Шестое октября 1891 года

Откашлявшись, он начал читать:

Хайнс снова уселся на край стола. Когда он закончил чтение, все с минуту молчали, потом раздались аплодисменты — даже Лайонс захлопал. Хлопали не слишком долго; и вслед за тем, среди вновь воцарившегося молчания, каждый из слушателей отхлебнул из своей бутылки.

Пок! вылетела пробка из бутылки Хайнса, однако тот остался сидеть, раскрасневшийся и с непокрытою головою. Он словно не слышал приглашения.

— Ты мировой парень, Джо! — сказал О’Коннор, извлекая кисет и курительную бумагу, чтобы лучше скрыть чувства.

— Ну как, что скажете, Крофтон? — вскричал мистер Хенчи. — Отлично, а?

Мистер Крофтон сказал, что это было отличное стихотворение.

Мистер Холохан, помощник секретаря общества «Eire Abu» [75] «Победа Ирландии» (upл.). , курсировал по всему Дублину почти целый месяц с массой мятых клочков бумаги в руках и по всем карманам, он занимался устройством цикла концертов. Он был хромой, отчего имел у своих друзей прозвище Прыгунчик. Курсировал он неутомимо и мог по часу стоять на углу, обсуждая вопрос и делая пометки для памяти; однако в конечном счете организовала все миссис Карни.

Мисс Девлин превратилась в миссис Карни назло. Она воспитывалась в монастыре высокого разбора, где выучилась музыке и французскому языку. От природы она была бледной и имела жесткую манеру держаться, так что подруг у нее в пансионе было мало. Когда подошло время замужества, ее начали вывозить во многие дома, где ее игра и ее безупречные манеры вызывали общее восхищение. Она замкнулась в ледяном кругу своих совершенств и ожидала, когда появится отважный рыцарь, который не убоится преград и откроет перед нею врата блистательной жизни. Но молодые люди, которых она встречала, были ординарны, и она никак не поощряла их, а романтические свои чувства пыталась утешить путем усиленного поедания рахат-лукума. Однако, когда она приблизилась к опасному пределу и подруги уже начинали прохаживаться на ее счет, она их заставила умолкнуть, выйдя замуж за мистера Карни, у которого было сапожное дело на Ормонд-куэй.

Он был гораздо старше ее. Его речь была серьезной, с промежутками, и обращалась к его широкой каштановой бороде. После года жизни в замужестве миссис Карни пришла к выводу, что иметь такого мужчину практичней, нежели романтического героя, однако она никогда не оставляла своих романтических идей. Он был умеренным, экономным, богобоязненным, и он приступал к алтарю в первую пятницу каждого месяца, иногда вместе с ней, но чаще один. Тем не менее она нисколько не отступала от религии, и она была ему хорошей женой. В гостях в незнакомом доме, стоило ей повести бровью едва заметно, как он поднимался уходить, а когда его донимал кашель, она укутывала ему ноги пуховым одеялом и делала крепкий ромовый пунш. Он, в свою очередь, был образцовым отцом. За малые еженедельные взносы в страховое общество он обеспечил, что обе его дочери должны были получить по сто фунтов, когда им исполнится двадцать четыре года. Старшую дочь, Кэтлин, он устроил в хороший монастырский пансион, где она выучилась музыке и французскому языку, а потом оплатил ей учение в Академии. Каждый год в июле миссис Карни находила случай упомянуть какой-нибудь из подруг: