Чарльз Диккенс - Избранные романы в одном томе [компиляция]

Он был очаровательно простодушен, и было ясно, что говорит он все это для того, чтобы внушить нам бодрость и чтобы Агнес поверила его обнадеживающему сообщению об отце; и все же нам было очень приятно его слушать.

— Итак, поглядим! — сказал Трэдлс, взглянув на бумаги, разложенные на столе. — Мы подсчитали наши ресурсы и привели в порядок счета — сперва те, которые были запутаны неумышленно, а затем запутанные преднамеренно или просто фальшивые. И мы выяснили, что мистер Уикфилд может ликвидировать свою фирму, отнюдь не объявляя себя несостоятельным.

— Благодаренье богу! — взволнованно воскликнула Агнес.

— Но средства, которые ему удастся сохранить, — продолжал Трэдлс, — так незначительны — несколько сот фонтов, не больше, даже если продать дом, а его, конечно, продать необходимо, — что, мне думается, мисс Уикфилд, будет лучше, если он оставит за собой управление имуществом, которое принял на себя так давно. Теперь он избавился от затруднений, и его друзья могли бы помогать ему советами. Вы сами, мисс Уикфилд… Копперфилд… я…

— Я думала об этом, Тротвуд, — глядя на меня, сказала Агнес, — и чувствую, что делать это не нужно… Даже в том случае, если такова рекомендация друга, которому я стольким обязана…

— Я не хотел сказать, что я это рекомендую, — заметил Трэдлс. — Я просто считал правильным упомянуть об этом. Не больше.

— Я рада это слышать, — твердо сказала Агнес. — Потому что я надеюсь, — даже уверена, — что у нас нет разногласий. Дорогой мистер Трэдлс, дорогой Тротвуд, чего мне еще желать, раз мой отец спасен от такой опасности и сохранил свое доброе имя? Я всегда мечтала о том, что когда-нибудь освобожу его от работы и посвящу ему всю мою жизнь, чтобы хоть как-нибудь отплатить за любовь и заботы. В течение многих лет я только об этом и думала. Какое это будет для меня счастье освободить его от лежащих на нем обязанностей, а затем взять на себя заботу о нашем будущем!

— А вы думали, Агнес, как это сделать?

— Часто! Я не боюсь, Тротвуд. Я уверена в успехе. Уверена потому, что здесь многие меня знают и хорошо ко мне относятся. Не бойтесь за меня. Нам много не нужно. Если я смогу снять старый, милый дом и открыть школу, я принесу пользу и буду счастлива.

Ее нежный голос, взволнованный и вместе с тем спокойный, пробудил во мне воспоминание о старом, милом доме, а потом и о моем опустевшем доме, и на сердце у меня стало так тяжело, что я не мог произнести ни слова. Трэдлс сделал вид, будто роется в бумагах.

— А теперь перейдем к вашим деньгам, мисс Тротвуд, — сказал он.

— Ну, что ж! — вздохнула бабушка. — Я могу только одно сказать: если они пропали, ничего не поделаешь, я как-нибудь это вынесу, а если они не пропали, я была бы рада получить их обратно.

— Поначалу их было восемь тысяч фунтов в государственных облигациях? — спросил Трэдлс.

— Совершенно верно, — отозвалась бабушка.

— Я мог найти данные только о пяти, — смущенно сказал Трэдлс.

— …тысячах или фунтах? — спросила бабушка с необычайным спокойствием.

— О пяти тысячах фунтов, — сказал Трэдлс.

— Да их там столько и было, — сказала бабушка. — На три тысячи фунтов я продала сама. Одну тысячу, дорогой мой Трот, я уплатила за твое обучение, а две тысячи оставила у себя. Когда я потеряла остальные деньги, я решила, что лучше об этой сумме не упоминать и хранить ее на черный день. Мне хотелось поглядеть, как ты, Трот, перенесешь это испытание. Ты его перенес достойно — стойко, самоотреченно, с верой в себя. Так же перенес его и Дик. Помолчи, а то нервы у меня немножко не в порядке!

Никто не мог бы этого предположить, видя, как она сидит совершенно прямо, скрестив руки; она удивительно владела собой.

— А теперь я счастлив вам сообщить, что мы получили назад все ваши деньги! — воскликнул Трэдлс, сияя от радости.

— Не поздравляйте, пусть никто не поздравляет! — вскричала бабушка. — Как же это произошло, сэр?

— Вы думали, что эти деньги присвоил мистер Уикфилд? — спросил Трэдлс.

— Конечно, — ответила бабушка. — И потому мне нетрудно было молчать. Агнес, не говори мне ни слова!

— А на самом деле облигации были проданы на основании полученной от вас общей доверенности. Едва ли стоит говорить, кем они были проданы и кто подписал документ. Затем этот негодяй заявил мистеру Уикфилду и сумел это доказать цифрами, что распорядился указанной суммой (получив общие указания мистера Уикфилда, как он говорил) для того, чтобы покрыть другие недостачи и скрыть затруднительное положение фирмы. А потом мистер Уикфилд, совершенно беспомощный в его руках, якобы уплачивая вам проценты на капитал, которого, как он знал, не существует, стал, несчастный, соучастником мошенничества.

— И в конце концов обвинил самого себя, — перебила бабушка, — и написал мне сумасшедшее письмо, признал себя виновным в грабеже и в неслыханных преступлениях! В ответ на это я как-то утром пришла к нему, потребовала свечу, сожгла письмо, а ему заявила, что если он когда-нибудь сможет загладить вину перед собой и передо мной, пусть это сделает, а если не сможет, пусть заботится о своих делах ради дочери… Если кто скажет мне хоть слово, я уйду!

Мы молчали. Агнес закрыла лицо руками.

— Значит, мой друг, — после паузы продолжала бабушка, — вы в самом деле заставили его вернуть деньги?

— Мистер Микобер так припер его к стене, и когда Хип опровергал одно доказательство, приводил столько новых, что тот не смог увильнуть. А самым замечательным мне кажется то, что эту сумму он украл не столько из жадности, которая, правда, у него непомерна, сколько из ненависти к Копперфилду. Он прямо так и сказал. Сказал, что готов заплатить столько же, лишь бы только навредить Копперфилду.

— Скажите пожалуйста! — Тут бабушка задумчиво нахмурила брови и взглянула на Агнес. — А что с ним сталось?

— Не знаю, — ответил Трэдлс. — Он уехал вместе с матерью, которая все время причитала, умоляла и винилась. Они уехали ночной лондонской каретой, и больше ничего я о нем не знаю. Разве только то, что, уезжая, он держал себя нагло и не скрывал свою ненависть ко мне.

Должно быть, он считал, что всем обязан мне не меньше, чем мистеру Микоберу. Это я считаю комплиментом — так я ему и объявил.

— А как вы думаете, Трэдлс, у него есть деньги? — спросил я.

— Ох, да! Думаю, что есть, — ответил Трэдлс, насупившись и покачивая головой. — Не тем, так другим способом он, конечно, прикарманил немалую толику. Но если вы проследите, Копперфилд, его путь, вы убедитесь, что деньги никогда не отвратят такого человека от зла. Он воплощенное лицемерие и к любой цели будет идти кривой дорогой. Это его единственное вознаграждение за то, что внешне он вынужден себя обуздывать. К любой цели он ползет, пресмыкаясь, и каждое препятствие кажется ему огромным. Потому он и ненавидит всякого, кто, без какого бы то ни было злого умысла, оказывается между ним и его целью. И в любой момент, даже без малейшего на то основания, может избрать еще более кривой путь. Чтобы это понять, следует только поразмыслить, как он себя здесь вел.