Фрэнсис Фицджеральд - Избранные произведения в одном томе

— Вы и для Стара собираетесь петь? — уточнил Уайли. — Тогда вставьте строчку про то, что из меня выйдет хороший продюсер.

— О нет, там будем только я и Стар! Он взглянет на меня и подумает: «Как я мог ее не замечать?»

— Устарело, в этом году такие реплики не пишут.

— …А потом назовет меня «малышкой Сесилией», как в ночь наводнения. И подивится, как я повзрослела.

— Вам даже делать ничего не придется.

— Я буду стоять и расцветать. И он поцелует меня, как ребенка…

— Прямо по моему сценарию, — посетовал Уайли. — А ведь мне его завтра нести к Стару.

— …потом сядет, закроет лицо ладонями и скажет, что никогда не думал обо мне в этом смысле.

— То есть с поцелуем вы накинетесь не по-детски?

— Говорят вам — я стою и расцветаю. Сколько раз повторять: расцветаю!

— Начинает отдавать пошлостью. Может, на сегодня довольно? Мне ведь еще работать.

— А потом он скажет, что это судьба и все предрешено.

— Кинематограф в чистом виде. Продюсерская кровь. — Уайли притворно содрогнулся. — Не дай бог получить такую при переливании.

— И еще он скажет…

— Все его реплики я знаю наизусть. Интереснее послушать, что вы ответите.

— Тут кто-нибудь войдет…

— И вы вскочите с дивана, оправляя юбки.

— Добиваетесь, чтоб я вылезла из машины и вернулась домой?

Мы уже катили по Беверли-Хиллз, все более хорошеющему от высоких гавайских сосен. Районы в Голливуде четко разделены по уровню достатка: всегда знаешь, где жилье режиссеров и начальства, где техперсонал в своих бунгало, где массовка. Сейчас мы въехали в самый шикарный район, похожий на затейливую витрину с тортами, — далеко не такой романтичный, как последняя захудалая деревушка в Виргинии или Нью-Гэмпшире, но для нынешнего утра вполне привлекательный.

«Вдруг тот, кто был так мил, — пело радио, — нынче изменил?»

Сердце пылало, дым застилал глаза и все такое, но я оценивала шансы примерно пятьдесят на пятьдесят. Шагнуть к Стару так, словно собираюсь то ли пройти насквозь, то ли поцеловать в губы, — и остановиться лицом к лицу, ограничившись лишь словом «привет», которое неминуемо обезоружит Стара соблазнительной недосказанностью.

Так я и сделала. Хотя, конечно же, все вышло иначе: Стар смотрел на меня красивыми темными глазами и — могу поклясться — видел меня насквозь, не выказывая ни малейшей растерянности. Я так и стояла перед ним чуть не вечность, а он лишь дернул уголком губ и сунул руки в карманы.

— Пойдете со мной на сегодняшний бал? — наконец спросила я.

— Что за бал?

— Бал сценаристов в «Амбассадоре».

— А-а, — протянул он. — Нет, с вами не могу, приду позже. В Глендейле будет предварительный показ нового фильма.

Вот так и разбиваются все планы. Мы сели, я положила голову на стол среди телефонов, словно конторскую принадлежность, и посмотрела на Стара. Его темные глаза взглянули на меня по-доброму и совершенно незаинтересованно — мужчины часто не видят, когда девушка сама идет в руки. Все мои труды увенчались лишь одним:

— Отчего вам не выйти замуж, Сесилия?

Не хватало еще, чтобы он снова приплел своего Робби и взялся нас сватать.

— Как мне привлечь внимание интересного мужчины?

— Признаться в любви.

— И не отступать?

— Да, — улыбнулся Стар.

— Ну, не знаю. Если не любит, то и не полюбит.

— Я бы на вас женился, Сесилия, — вдруг сказал он. — Мне чертовски одиноко, но я слишком стар и утомлен, чтобы на что-то решаться.

Я обошла стол и встала рядом.

— Решитесь на меня.

Стар взглянул удивленно, впервые поняв, что я и не думаю шутить.

— Нет-нет. — На миг он показался совсем несчастным. — У меня в невестах лишь кинематограф. И времени не так много… — Он тут же поправился: — Вернее, его совсем нет.

— Вы меня не любите.

— Не в этом дело, — покачал он головой и вдруг произнес ровно те же слова, о каких я мечтала, только совсем по-иному: — Я никогда не думал о вас в этом смысле, Селия. Я знаю вас слишком давно. Мне сказали, вы выходите замуж за Уайли Уайта.

— И вам… безразлично?

— Нет. Я хотел вас предостеречь. Пусть сначала Уайли бросит пить хотя бы на пару лет.

— Я и не собиралась за него замуж, Монро.

Мы уже хорошо сбились со сценария, и тут, как в недавних моих мечтах, кто-то вошел — не иначе как Стар нажал потайную кнопку.

В тот миг, когда мисс Дулан возникла за моей спиной с блокнотом в руках, и закончилось мое детство — закончилось время, когда ты сидишь и увлеченно вырезаешь фотографии из журналов. В Старе я видела не столько живого человека, сколько такой журнальный портрет, постоянно все тот же: глаза, которые смотрят мудро и проницательно и тут же уходят от твоего взгляда, словно прячась в тени высокого лба — вместилища тысяч сюжетов и замыслов; и лицо, не тронутое морщинами невзгод и волнений, но стареющее как бы изнутри — лицо аскета, иссушенное то ли скрытой внутренней борьбой, то ли длительным недугом. Усталые эти черты мне были дороже любых загорелых лиц от Коронадо до Дель-Монте, и Стар оставался для меня кумиром — журнальной фотографией вроде тех, которые приклеиваешь изнутри к дверце своего шкафчика в школьной раздевалке. Так я и сказала тогда Уайли Уайту. А когда о главном герое своего романа рассказываешь второстепенному — значит, ты влюблена не на шутку.

Незнакомку я заметила еще прежде, чем Стар появился в бальном зале. Не хорошенькая — в Лос-Анджелесе их не бывает: хорошенькой можно быть в одиночку, но когда их дюжина — они всего лишь массовка. И не красавица из профессиональных актрис: те настолько стараются привлечь к себе каждый взгляд и вздох, что даже мужчины выходят прочь, чтобы подышать полной грудью. Нет, просто девушка с цветом лица, как у Рафаэлевых ангелов, и стильная настолько, что дважды оглянешься: то ли одета необычно, то ли держится особенно.

Я забыла о незнакомке почти сразу; она сидела в глубине зала, позади колонн. Украшением их стола была увядшая полузнаменитость: в надежде, что ее заметят и дадут сняться в эпизоде, она то и дело выходила вальсировать с какими-то пугалообразными личностями. Я со стыдом вспомнила свою первую вечеринку, где мать раз за разом заставляла меня танцевать все с тем же мальчиком, чтобы я была в центре внимания. Полузвезда пыталась заговорить с кем-то за нашим столом, но мы старательно изображали недоступное высшее общество — она так и ушла ни с чем.

С нашего ракурса казалось, что все от нас чего-то хотят.

— От вас ждут широких жестов, как в старые времена, — объяснил Уайли. — А когда выясняется, что вы склонны держать свое при себе, то просителей это отрезвляет. Отсюда их траурные позы, мужественная мрачность и все такое: строить из себя хемингуэевских героев — для них единственный способ хранить самоуважение. Но в глубине души они вас глухо ненавидят, и вам это известно.