Элизабет Гаскелл - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

− А плохие слова − отказ дать вам работу, когда вы ее просите.

− Да. Плохие слова − это «Ага, приятель! Ты все сделал по-своему, а теперь я все сделаю по-моему. Ты сделал все, что мог для них, когда им требовалась помощь. Это твой способ быть преданным своим друзьям, а я буду предан моим. Ты − несчастный дурак, ты не знал, как плохо быть преданным дураком. Поэтому убирайся и будь проклят. Для тебя здесь нет работы». Это плохие слова. Я − не дурак. А если бы был, то народ по-своему должен был научить меня, как поумнеть. Я мог бы выучиться, если бы кто-нибудь попытался научить меня.

− Разве не стоило, − сказал мистер Хейл, − попросить своего бывшего хозяина взять вас обратно? Шанс не велик, но все-таки это шанс.

Николас снова взглянул проницательным взглядом на вопрошавшего, а потом горько усмехнулся.

− Мистер, если вы не обидитесь, я задам вам в свою очередь один или два вопроса.

− Пожалуйста, − ответил мистер Хейл.

− Я полагаю, вы как-то зарабатываете себе на жизнь. В Милтоне люди редко живут в свое удовольствие, как и везде.

− Вы совершенно правы. У меня есть небольшой независимый доход, но, поселившись в Милтоне, я стал частным учителем.

− Учить людей! Хорошо! Я полагаю, они платят вам за то, что вы учите их, разве нет?

− Да, − ответил мистер Хейл, улыбаясь. − Я учу, чтобы получать за это деньги.

− А те, что платят вам, разве они не говорят вам, что делать, а что не делать с деньгами, которые вы заработали?

− Нет, конечно, нет!

− Они не говорят: «У вас может быть брат или друг, такой же близкий, как брат, которому нужны деньги, как вы считаете, для добрых намерений. Но ты не должен давать ему денег. А если мы узнаем, что ты все-таки сделал это, мы просто перестанем платить тебе». Они ведь не говорят так?

− Нет, конечно, нет!

− А вы бы стерпели, если бы они так сказали?

− Это было бы очень жестокое требование, и я бы задумался, стоит ли ему подчиняться.

− На всем белом свете ничто не заставило бы меня подчиниться, − сказал Николас Хиггинс. − Теперь вы поняли это. Вы попали в самое яблочко. Хэмпер − у которого я работал − заставляет своих людей поклясться, что они не потратят ни пенни на то, чтобы помочь Союзу рабочих или поддержать голодающих забастовщиков. Их можно заставить поклясться, − продолжил он презрительно. − Но из них не получится ничего, кроме лжецов и лицемеров. Но это меньший грех, по-моему, чем так ожесточать человеческие сердца, запрещать делать добро людям, когда они в нем нуждаются, или помогать в правом и справедливом деле. Но я никогда не нарушу своей клятвы ради работы, хоть бы сам король предложил ее мне. Я − член Союза рабочих и считаю, что это единственное, что приносит рабочим пользу. Я был забастовщиком и знаю, что такое умирать от голода. Поэтому, если я получу шиллинг, шесть пенсов пойдут им, если они потребуют их от меня. Важно то, что я не знаю даже, где получить этот шиллинг.

− Это правило против поддержки Союза действует на всех фабриках? − спросила Маргарет.

− Не могу сказать. Это их новая выдумка против нас. Думаю, скоро хозяева поймут, что не смогут придерживаться его, что их тирания только плодит лжецов. Но сейчас оно действует.

Он замолчал. Молчала и Маргарет раздумывая, стоит ли говорить то, что у нее на уме. Ей не хотелось лишний раз раздражать Хиггинса. Наконец Маргарет решилась. Но свой вопрос она задала кротко, словно ее вынудили его задать, тем самым показывая, что не желает говорить ничего неприятного. Хиггинс, казалось, не был раздражен, а только смущен.

− Вы помните, бедняга Баучер как-то сказал, что Союз рабочих − это тиран? Мне кажется, он даже сказал, что это самый худший из тиранов. И я помню, в тот раз вы согласились с ним.

Прошло много времени, прежде чем Николас ответил. Он положил голову на руки и смотрел на огонь, поэтому ей не удалось увидеть выражение его лица.

− Я не стану отрицать, что Союзу необходимо заставлять человека ради его же собственной пользы. Я скажу правду. Человек, который не состоит в Союзе, ведет жизнь, полную страданий. Но когда он − член Союза, о его интересах заботятся лучше, чем он сам смог бы позаботиться о себе, по правде говоря. Это единственный способ для рабочего человека отстоять свои права. Чем больше человек в Союзе, тем больше шансов для каждого, что к нему будут справедливо относиться. Правительство заботится только о дураках и сумасшедших. И если человек склонен причинить себе или своему соседу вред, Союз немного сдержит его, нравится ему это или нет. Вот все, что мы делаем в Союзе рабочих. Мы не можем упечь людей в тюрьму, но мы можем сделать жизнь человека такой невыносимой, что он будет вынужден вступить в Союз. Баучер был дураком, и никогда не было дурака хуже его.

− Он причинил вам вред? − спросила Маргарет.

− Вот именно. На нашей стороне было общественное мнение, пока он и ему подобные не начали бунтовать и нарушать законы. Из-за них забастовка закончилась.

− Тогда не лучше ли было оставить его в покое, а не заставлять вступать в Союз? Он не принес вам пользы, а вы свели его с ума.

− Маргарет, − произнес ее отец тихо и предупредительно, заметив, как нахмурился Хиггинс.

− Она мне нравится, − внезапно ответил Хиггинс. − Она говорит то, что думает. Но при всем при том она не понимает, что такое Союз. Это − великая сила, это — наша единственная сила. Я прочел в одном стихотворении, как плуг срезает маргаритку, и слезы навернулись мне на глаза. Но пахарь никогда не остановит плуг, я ручаюсь, — как бы ему ни было жалко эту маргаритку. Для этого у него хватит здравого смысла. Союз рабочих − это плуг, что готовит землю к посеву. Баучер, понятно, никакая не маргаритка, он просто сорняк, его надо вырвать с корнем и выбросить с поля долой. Я очень сердит на него сейчас, поэтому не могу судить о нем справедливо. Я бы сам прошелся по нему своим плугом с большим удовольствием.

− Почему? Он снова сделал что-то плохое?

− Да, конечно. От него одни беды. Сначала поднял этот бунт. Потом ему пришлось прятаться, и он до сих пор бы прятался, если бы Торнтон преследовал его, как я надеялся. Но Торнтону оказалось выгодно не наказывать бунтовщиков. Поэтому Баучер снова прокрался к себе домой. Он не показывал оттуда носа день или два. Была у него такая передышка. А потом, куда вы думаете, он направился? К Хэмперу! К черту его! Он пошел просить работу с таким лицемерным выражением на лице, что меня затошнило от одного его вида, хотя хорошо знал о новом правиле − не иметь ничего общего с Союзом рабочих, не помогать голодающим забастовщикам! Почему он должен умирать от голода, если Союз не помогает ему в его нужде?! Вот он и пошел − рассказать все, что он знает о наших делах, ни на что негодный Иуда! Но Хэмпер ― и я поблагодарю его за это в свой смертный час ― выкинул Баучера и не выслушал его − ни слова, хотя народ, стоящий поблизости, говорит, что предатель плакал, как ребенок.