Виктор Ирецкий - Тайфун [Собрание рассказов]

Дама от брезгливости содрогнулась и поспешила поднести к устам розу. Вдыхая ее аромат, она искоса заглянула в зеркало. Оно преисправно доложило кокетке, что роза пристала к ней как нельзя лучше.

Тогда, словно сраженная самой острой стрелой, прекрасная модель, стыдливо пряча свое лицо в нежных лепестках, шепотом произнесла:

— Приходите в полночь к моему окну.

— И что же будет?

— Потом увидите.

Латур поклонился, бросил кисть и тотчас же прекратил утомительную осаду крепости, которая уже начинала ему казаться совершенно неприступной.

Приближалась ночь. Предчувствуя, что его ждут опасности, Латур вооружился шпагой и, сунув в карман шелковую лестницу, стал обдумывать, как проникнуть в третий этаж, где помещалась спальня прелестной дамы. С этими мыслями он осторожно подкрался к окнам своей любезной и трепетно стал ждать.

Ровно в полночь, когда на городской башне мелодично отзвучали часы, открылось маленькое оконце, и выглянувшая оттуда горничная показала ему знаками, чтобы он влез в корзину, спущенную на блоке. Латур был слишком влюблен, чтобы задуматься над тем, не оскорбляет ли его достоинства эта грубая корзина, предназначенная поднимать на чердак выстиранное белье. Он смело взобрался в необычный воздушный экипаж, благодушно сравнивая себя с Венерой, которую везут белые голуби.

Визг блока заполнил его сердце испугом. Он уже было схватился за эфес, но, увидев шелковые жалюзи, за которыми ему мерещились распростертые объятья, не слышал более ничего, а только напрягал свое зрение.

Медленно поднималась занавеска. Лунный свет, ударяясь о полосы свисавшего плюща, создавал волшебство, от которого у Латура, вознесенного к небу, замирало сердце. Он уже готовился прыгнуть в окно и окунуться в сладкую власть влажных поцелуев, как вдруг блок заскрипел, и корзина стала опускаться…

— Вы отказываетесь войти ко мне? — возмущенным шепотом спросила дама.

— О, милосердный Бог! — прозвучал ответ снизу. — Я ли не хочу? Прикажите вашей служанке, сударыня, снова поднять меня.

— Тише! — донеслось сверху. — Вы разбудите мужа.

Корзина поднялась снова. Затем остановилась. Потом опять среди ночной тишины предательски заскрипел блок, и корзина быстро-быстро опустилась на шесть туазов.

Латур вздохнул. Склонный к философии, он сравнил жестокую служанку, державшую в руках веревку от корзины, — с одной из Парк, которая держит в своих руках нить его жизни.

Опять заскрипел ржавый блок. Латур решил: на этот раз удача несомненна. Но не успел он это подумать, как распахнулось другое окно, и вместе с зажженным канделябром высунулась оттуда лысая голова мужа.

— Кто здесь? — грозно закричал он.

Вынув шпагу, Латур с деланным спокойствием ответил:

— Назвать себя я не желаю.

— Не желаете? Не надо. Но кто бы вы ни были, позвольте в таком случае мне пожелать вам спокойной ночи в этой постели, которая изобретена для влюбленных неудачников.

Послышался резкий звук захлопываемых окон, одновременно смех — и сверху и снизу. Все стихло, только временами было слышно, как скрипели заржавленные флюгера и мелодично били городские часы.

Привлеченная светом, над головой Латура стала кружиться летучая мышь. Она деловито описывала неровные круги, то поднимаясь, то опускаясь. Латур долго всматривался в ее таинственный полет и нашел объяснение своей неудачи в загадочных происках судьбы, которая такими же путанными линиями ведет таинственный путь человека.

Он протяжно вздохнул и печальным взглядом окинул пространство, отделявшее его от земли. Увы! Оно равнялось по меньшей мере десяти туазам.

Тогда Латур, отстегнув шпагу, опустился на дно корзины и свернулся в ней, как кошка. Ночная свежесть быстро охладила его чувства, и усталость смежила ему глаза.

Спал он безмятежно. Ему приснился синий остров, окруженный белой кружевной пеной морских волн, и посреди острова сверкала большая перламутровая раковина. Изнутри нее выходила прекрасная нагая женщина, простиравшая руки для объятий и поцелуев. Латур приблизился и, узнав в ней ту самую даму, из-за которой он теперь висел в воздухе, с восторженным злорадством прыгнул к Сирене и овладел ею безраздельно.

…Из состояния длительного блаженства его вывели какие-то громкие крики. Он испуганно раскрыл глаза и увидел, что внизу собралась толпа поселян, гнавших на рынок ослов. Одновременно корзина опустилась на землю и выбросила Латура на мостовую. Под грубые насмешки толпы сонный любовник отправился домой и в тот же день уехал из Камбрэ навсегда.

Подробно описывать жизнь и дальнейшие похождения Латура — это значит рассказывать историю Франции трех королей, из которых Людовик Четырнадцатый был первым.

Одно только можно сообщить: Латур прожил восемьдесят четыре года и любил такое множество женщин, что несомненно затруднился бы составить хотя бы приблизительный список их имен. Но очаровательную кокетку из Камбрэ он не забыл. Латур сохранил ее в своей памяти, как неувядаемую улыбку прошлого, которое достижимо только для несбывающихся мечтаний.

Я Мартын Бросций, каноник капитула св. Флориана, записываю здесь примечательную историю, которая дошла до меня, как одного из депутатов суда Коронного Трибунала в Люблине. Призывая в свидетели Имя Господа нашего Иисуса, утверждаю, что я пишу правду.

Знаю, что жизнь моя не безгрешна и что я сам поддавался соблазнам. Но теперь мое иссохшее сердце чисто. В убогую келию мою не доходит шум людских голосов; полночный час тяготеет надо мной; по крайней старости своей, приближающей меня к иной жизни, я покорил в себе гордыню и лицеприятие. Бесстрастно хочу я поведать о том, что слышал и видел.

В лето от воплощения Бога Слова 1636-е божественное наказание постигло размножившихся в Люблине евреев. Их нечестивые, дерзкие поступки, а особенно их раввинов и школьников против христиан, всегда оставались не обнаруженными. Но вот десница Господня простерлась и над ними, и было это показано великим чудом.

Жил близ нашего города, в обители отцов-кармелитов, послушник по имени Павел. Был он с виду невзрачен, по знаниям ничтожен, и отцы-кармелиты посылали его в город собирать милостыню во имя Божие, как это полагается по уставу, от двери к двери. Между тем, неверные евреи уже давно подыскивали какого-либо непорочного душою христианина, дабы удовлетворить свою жестокость и безбожное изуверие. Полагая, что простота указанного выше монаха, по виду своему невинного жизнью и нравом, лучше всего подходит для задуманной ими цели, евреи поручили одному из своих, по имени Мордухаю, чтобы он из тела его источил кровь для общего блага их достойной проклятия религии.