Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

Пятый роман Д. М. Балашова из серии «Государи Московские» является не только продолжением четырех предыдущих, но и новым достижением автора, что поднимает уровень задуманной и выполненной им серии на целый порядок.

Если в первых романах: «Младший сын», «Великий стол», «Бремя власти» и «Симеон Гордый» темой была общепринятая концепция: трагедия исторического персонажа на фоне событий избранной эпохи, в данном случае — XIV в., то в пятом романе личные судьбы героев: ничтожного князя Ивана Красного, митрополита Алексия, Сергия Радонежского, новгородца Станяты и воина Никиты — только способ для описания главной героини романа — нарождающейся России.

Этот подход нов, аспект непривычен, но историческое повествование захватывает читателя и не отпускает до конца книги. Автор овладел в новом жанре секретом занимательности, чему способствовали принятое им расширение места действия: от Византии до Орды и от Суздаля до Вильны, причем стержень событий проходит через Москву. Поэтому автору удалось уловить ритм истории того десятилетия (1353–1363), в которое, на первый взгляд, ничего не происходило. Ясно стало лишь по прочтении книги: дул «ветер времени», т. е. шли внутренние процессы этногенеза, создающие, а затем истребляющие, народы могучие народы, превращающиеся в реликты. Короче говоря, автору удалось показать не только поверхность истории, но и ее глубину.

В каждую эпоху народные деятели одеваются сообразно принятой манере, отвечающей идеологии своего времени. В XIV в. они носили монашеские рясы, рыцарские плащи с крестом, чалмы улемов. Но под этими одеяниями бились ритмы этнических культур, как до этого политики и воины носили тоги, а после — камзолы, фраки и мундиры. Суть становления явлений от этого не менялась. Она оставалась диалектическим процессом этногенеза и культурогенеза — самовыражения либо подъема, либо упадка этносов.

Автор убедительно показал, что после долгого инкубационного периода Россия стала сплачиваться вокруг Москвы, ломая устарелый удельный сепаратизм, наследие умиравшей Киевской Руси и сгнившей от внутреннего бессилия Византии. Автору удалось преодолеть традиционную концепцию, согласно которой все этнические системы только растут, иногда быстрее, иногда медленнее. Этот механистический эволюционизм, ныне преодоленный диалектическим материализмом, еще бытует в обывательских представлениях, даже у многих научных сотрудников, игнорирующих закон отрицания отрицания, по которому любая система развивается «путем зерна», умирает и воскресает в преображенном состоянии.

Именно этот диалектический переход в XIV в. имел место в Залесской Украине, превратившейся в Великороссию, и в Литве, именно поэтому бывшей наиболее грозным противником Москвы. Это противостояние отмечено в романе, что надо считать крупным достижением автора, хорошо изучившего эпоху.

Эта коллизия интенсивного роста, даже взлета, наглядно оттенена показом упадка духа Византии и надлома Золотой Орды, где степные батуры растворились в массе горожан — «сартаульского народа» и потомков выродившихся половцев. Там, на месте былого героизма воцаряется бессилие, связанное с жестокостью. Страницы, посвященные гибели Джанибека и его детей, написаны потрясающе, а страницы о былом величии Константинополя и его ничтожестве — убеждают безукоризненной логикой. Литва же обрисована скупо и лаконично, что тоже обоснованно: в 1353–1363 гг. у Литвы еще не было прошлого, а было туманное будущее, ради которого свирепствовал Ольгерд. Читатель хочет узнать, что было потом!

По сути дела, эти четыре суперперсоны и есть истинные герои романа, но автор уделяет достаточно внимания и людям, их склонностям и способностям. И люди получаются у него живыми. Он как бы знакомит нас с правителем России — Алексием, с экс-императором Иоанном Кантакузином, с ханшей Тайдулой, у которой зарезали внуков, с трусливым князем Федором и с вымышленными героями Станятой и Никитой, спасающими своего духовного отца из литовского узилища. Это почти детектив, но ведь автор романа имеет право на вымысел; более того, вымысел ему необходим, для того, чтобы повествование не превратилось в кучу выписок из источников, что не нужно ни широкому читателю, ни узкому специалисту, который будет изучать источники сам.

Спустившись еще на порядок, читатель встретит уже знакомую манеру Д.М. Балашова — описание русской природы в разные времена года. Вначале кажется, что эти пассажи перебивают изложение, но такая досада неоправданна. Именно декоративные пейзажи связывают историческую канву с русской природой, которую все мы любим, и которая связывает историческое повествование с географической, точнее — природной средой. То, что происходит на страницах романа, характерно для России, и только для нее. Это патриотизм глубокий, а не показной.

Мелкие замечания по тексту, касающиеся, главным образом, орфографии восточных имен, сообщены мной автору и учтены им. Резюмирую:

Итак, рецензируемый роман имеет не только художественное, но и познавательное значение; научных неточностей в тексте не обнаружено, а увлекательность и логичность говорят сами за себя. Необходимость публикации романа «Ветер времени» несомненна; роман Д.М. Балашова украсит издательство и журнал, которые доведут его до читающей публики.

Тибет и его своеобразная культура долгое время были загадкой не только для широких читательских масс, но и для исследователей-востоковедов. Сначала маньчжурские императоры династии Цань, а потом английские империалисты охраняли территорию и народ Тибета от влияний мировой культуры, культивируя вместе с этим его отсталость.

Суровое тибетское плоскогорье, с его резко континентальным климатом, было освоено человеком сравнительно поздно. В древности предки тибетцев жили в верховьях Желтой и Голубой рек и в тропических лесах юго-западного Китая. В IV–V веках они распространились до среднего течения реки Брамапутры и поднялись вверх по ней. Там они основали в VII веке первое тибетское государство, известное в исторической литературе под названием Туфань. В то время тибетцы были воинственным народом, представлявшим угрозу даже для такого соседа, как Китай блестящей эпохи Тан. В эпоху расцвета Туфани тибетские владения охватывали Восточный Туркестан, западный Китай и оба склона Гималаев. С Туфанью считались тюркский каган и арабский халиф, и китайский император был бессилен остановить стремительные набеги тибетской конницы, проникавшей даже во внутренние области Китая.

Великий китайский поэт Ду Фу писал: