Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

Рыжий львеныш
С глазами зелеными,
Страшное наследье тебе нести!
Северный Океан и Южный
И нить жемчужных
Черных четок — в твоей горсти!

Есть красота возвышенной души.
Она ему досталась по наследству
И тихо приказала: «Напиши
И в трате откровенности не бедствуй».

Он это понял точно. И всерьез
Дошел до самой сокровенной сути
Дорогой правды мужества без слез
Через пустыни мерзости и жути.

Каким он чудом оказался цел
В застенках смерти и на поле боя
И не попал случайно под прицел
Вниманья вологодского конвоя?..

Он видел путь народов и веков,
Позор побед и славу поражений,
И мировых страстей переполох,
Который останавливает гений.

Он сам себе тогда сказал: «Пиши!» —
И в мир ушли пророческие книги
И сняли в тишине с его души
Божественного знания вериги.

Лев, сын Ахматовой и Гумилева,
Со сцены желчно вглядывался в зал.
— Попросим о родителях два слова! —
И раз, и дважды кто-то подсказал.

Был резкий голос раздраженно-громок
В ответ бесцеремонным голосам:
— Я вам явился не как литпотомок,
Я значу в мире кое-что и сам! —

Мы после с ним в машине толковали
Спонтанно, ни с того и ни с сего,
О мистицизме, о святом Граале
И альбигойцах — рыцарях его.

— Их правило звучало непреложно:
Когда захватят в плен тебя враги,
Клянись и лжесвидетельствуй — все можно,
Меняй лицо — но тайну береги!

Ничто не исчезает здесь на свете, —
Он палец поднимал и щурил глаз. —
Как знать, быть может, альбигойцы эти
Еще и ныне живы среди нас?

В чреде унылых трафаретов
Среди пигмеев исполин,
У двух талантливых поэтов
Родился гениальный сын.

Одной безгрешностью греховен,
Он в одиночку принял бой,
Пусть ни во что не перекован,
Зато — как выкован судьбой!

Сумел он выжить, не сломаться,
Пружины жизни обновить,
Поднявши длань на Карла Маркса,
Историю оздоровить!

Напомнил скептикам Фомам,
Которым чудо горше хины,
Что есть и вышние причины,
Не всем доступные умам.

Четкий шаг от края крыши
К божествам воздушным в гости,
И осенний ветер дышит
На раздробленные кости.

Так, напруженной спиралью
Перевивши миг и век,
Уж не бродит за печалью
И за болью человек.

И, глумясь над ним, напрасно
Собираются вокруг.
Он очищен жертвой красной
От друзей и от подруг.

Ты отравленного хлеба
Предлагал ему затем ли,
Чтобы он забыл про небо,
Орошая потом землю,

Чтобы сердце поседело.
Ведь избавил только воздух,
Как стрела из самострела,
Он сокрылся в черных звездах.

Там, как с другом, с метеором
Надэфирный путь деля,
Он ему укажет взором:
Вот сестра моя — земля.

Каждый день так взволнованы зори.
И одна неустанно зовет
За тайгу, на далекое море,
На туманный и мглистый восход.

А другая, из розовых светов,
Поцелована смертью в уста.
И под ней лишь могила поэтов
Да Казанский собор без креста.

Дует ветер с востока, он свежий.
Скоро ичиг обует нога.
Скоро кровью людской и медвежьей
Будет мыться святая тайга.

Там, в Охотском неласковом море,
Я доверю свой путь кораблю.
Я молюсь на восточные зори,
А о западных только скорблю.

Искаженный образ ночи
Только в мертвом сердце есть,
Только с мертвыми бормочет,
А живому непонятны
В бормотанье черном пятна
И разорванная весть.

Это звезды или копья?
Там прожектор или пламя?
Память спуталась в отребья,
Разорвавшись пополам.
Только образ ночи с нами.
Образ ночи по углам.

Как совсем чужому верить,
С кем о мертвом говорить,
Что мечтать о непонятном
И, не помня об обратном,
В неприкаянные двери
Не стучаться, а входить?

Не просил об этом Бога.
Без того чужого много,
Без того гряда порога
Неприглядна и темна.
Так, один, нахмурясь строго,
Он глядел в окно острога,
Как вверху горит луна.

На грани мятежа ко мне явились гости.
Тогда на лезвии холодного ножа
Мы выпили вино и проиграли в кости,
Что проиграть могли на грани мятежа.

Так веселимся мы, беспомощны и наги,
Пещерною золой взволнованы умы,
И кровью мамонта, и светлой кровью браги
Мы пьяны в этот век — так веселимся мы.

Но все растет беда, ее не проиграли
Ни мы и ни они, нигде и никогда.
Вот разбудил затвор упругим треском стали
Ее глухих богов — и все растет беда.

Смыкается заря над поздним вертоградом.
Допьем свое вино, о жизни говоря,
И выйдем посмотреть, как горным водопадом
Вкруг нашей гибели смыкается заря.

Крепко замкнутые ставни
Не смеются и не плачут,
Ибо помнят о недавней,
Но славнейшей наипаче.

И иначе не могли бы,
Разве делают иначе,
Раз детей выводят рыбы
В ворохах костей казачьих.