Лев Квитко - Лям и Петрик

— А зачем верхом?

— Я кое-что надумал.

Лям вопросительно посмотрел на товарища.

— Что ты уставился? Возьмем гайзоктерских лошадей и доедем на них до Трех дубов.

— Не надо, Петро!

— Нет, надо, холера ему в бок!

Лям весь вечер прождал Переле неподалеку от балагана и наконец дождался. Она была весела и хороша, как солнышко. Ужас до чего хороша! Ужас до чего весела!

Своими теплыми ручками она пожала Ляму руку.

— Ой-ой! — щебетала она, пожимая плечиками. Ей было очень весело, и предложение Ляма пришлось ей по душе. — Ой-ой! — повторила она и юркнула обратно в балаган.

На другой день они ждали ее в канаве у бойни. Рядом стояла пара лошадей, которую они с бьющимися сердцами увели из табуна, пасущегося за маслобойкой. Оба приятеля снарядились в дальний путь. В кармане у каждого было несколько медяков, в руках по узелку.

Настороженные, они нетерпеливо держали лошадей, боясь, как бы их не поймал Гайзоктер или Мотя. С нетерпением вглядывались они вдаль и никак не могли понять, почему же нет Переле. Может, ее задержали? Вдруг вдалеке у конца канавы что-то мелькнуло. Они устремили глаза и увидели — к ним бежит Саля.

Лям сдавленным голосом прошептал:

— Петро, садись скорей! Едем!

Они вскочили на коней и без оглядки помчались вперед. Глухие удары копыт по стерне пугали их. Казалось, Гайзоктер скачет за ними. А боль из-за того, что не пришла Переле, усиливала страх. Они нахлестывали лошадей и мчались напрямик по целине к деревне, откуда до станции еще добрых двадцать верст. За деревней они спешились, повернули коней мордами в сторону маслобойки и стали их гнать прутьями. Но слепые лошади лениво разбрелись по полю — кто куда.

Лям все время до самого вокзала оглядывался. Ему казалось, что вот-вот их догонит Переле и поедет с ними в далекие края.

Петрику затея с поездкой очень нравилась, он шутил и бодро приговаривал:

— После первой получки мы накатаем три письма: одно твоей бабушке, другое моей маме, а третье Переле. Мол, посылаем вам денежки, собирайтесь, приезжайте, будете есть и пить сколько вашей душе угодно, и всяких ситцев и сатинов на платья тоже вам будет сколько угодно. Если ты, Переле, хочешь стать нашей, приезжай тоже. Мы становимся большими людьми.

Друзья добирались до станции большей частью пешком, иногда на попутной телеге.

— Ох, знаешь, что мы забыли? — вдруг спохватился Лям. — Книгу с песнями. Что будем делать?

У платформы стоял готовый тронуться поезд. Куда он идет? Одни говорили — в Херсон, другие — в Николаев.

Друзья осмотрелись и, улучив минутку, шмыгнули в вагон, а там забрались под лавку. Какой-то пассажир тотчас вытащил Ляма за ногу и, дав несколько пинков, выпроводил вон. Но Ляму повезло в соседнем вагоне.

Поезд тронулся и пошел, пошел, пошел, точно и он удирал от хозяев, от проклятой, безрадостной жизни.

И там, под лавками, в темноте, в тесноте, друзьям становилось все лучше, все вольней. Каждый стук, каждый толчок колеса казался им дружеским толчком в бок, толчком в счастливый, свободный мир. Каждый стук колес приближал их к далекому, желанному, светлому миру, в котором обитают Элька и Аршин.

С первым контролером все обошлось благополучно: пассажиры надежно загородили их ногами, точно решеткой. В голове у пассажиров много злобы, зато ноги у них добрые. Не так уж плохо, оказывается, ездить зайцем!

Все помыслы Петрика, переживания, радость от того, что он наконец-то едет, свободен от хозяина, чувствует себя взрослым, самостоятельным, — все это сказалось на том, как он самозабвенно уплетал свой хлеб с луком. Он был так занят этим занятием, что, когда внезапно появился второй контролер, сухонький человечек, Петрик ничего не слыхал и с хрустом жевал луковицу. Она-то и выдала его. Контролер вытащил Петрика из-под скамьи и на ближайшей станции сдал жандарму. А поезд ушел.

Жандарм долго что-то писал, затем велел уплатить неимоверный штраф, обчистил карманы Петрика и выгнал вон.

Все это произошло с молниеносной быстротой. Петрик сел на рельсу, снял кепку. Что делать? Хоть ложись да помирай. Как быть? Куда он попал? Что будет с Лямом?

Они уговорились: если случится ехать в разных вагонах, то по прибытии на место они будут громко звать друг друга.

Поезд прибыл. Кругом светлым-светло, вагоны опустели, а Петрика нет. Может, он спит?

Лям побежал от вагона к вагону, стал шарить под лавками, кричать, звать. А голос у него дрожал. Тут он нарвался на одного кондуктора, едва улизнул от другого. Он покраснел и взмок от стыда за собственный вопрос и услышанный ответ:

— Какой Петрик? Что за Петрик?

Долгих двое суток мучался Лям на этой станции, осматривая каждый поезд, забирался под все скамейки, привлекая внимание посторонних людей, терпел побои от кондукторов. Все напрасно: нет Петрика!

Им овладело отчаяние. Вернуться домой? Но как он там покажется? Зачем он уехал и с чем вернулся? На Эльку нечего надеяться, Аршин где-то в тюрьме. А теперь и единственный его друг пропал.

Щемящая боль сжимала его сердце. Он не в силах был прогнать тревогу о Петрике. Ему казалось, что во всем виноват он, Лям. Петрик из-за него пропадет, он погибнет где-нибудь в давке, попадет под колеса. Больше они никогда не увидятся. Из всех их планов и разговоров вышел пшик.

Когда Фекла станет разыскивать сына, что скажет он ей? А самому Ляму что делать здесь, на чужбине? Надо найти Петрика во что бы то ни стало, надо добраться до Николаева, может, он там. Ведь Петрика всегда тянуло в Николаев. Может, там и работа найдется?

Лям дождался нужного поезда, юркнул в вагон и забился под лавку. Через некоторое время поезд повез его в Николаев.

Вагон четвертого класса переполнен. Узлы и корзины, гам и запахи, но Лям сейчас, во второй раз, чувствует себя под лавкой не так уж плохо. Он едет искать Петрика, наверняка найдет и его, и работу.

Всякий раз при появлении контролера разбитые, стоптанные сапоги, которые торчали перед глазами Ляма, сдвигались и загораживали его. На рваных этих сапогах горели новые рыжие задники — видать, хозяин их порядочный голодранец.

И Лям заснул мирным сном.

В Николаеве он первым делом хорошенько осмотрел шумный вокзал. Очень может быть, что Петрик валяется где-нибудь здесь.

Потом он отправился в город.

Соборная улица сияла своими просторами, зеленью, чистотой. Но Ляму было не до того. Он пристально разглядывал каждого прохожего, — может, тот что-нибудь знает; бегал за каждым мальчишкой, а вдруг это преобразившийся Петрик.

После долгой ходьбы и напрасных поисков он присел на базаре у пустого ларька. Неподалеку сидели еще какие-то люди. Один из них позвал его:

— Эй, ты!

Лям подошел. Перед ним был пожилой крестьянин — волосы подстрижены в скобку, седоватый. Лям оглядел его, сразу узнал рыжие задники и сел рядом. Крестьянин стал расспрашивать, кто он да что он.