Анри Барбюс - Ад

— Человек стал бы хорошим, если бы так хотел этого. К тому же, мы никогда не перестанем обсуждать бесспорное. Всё, что можно сказать, заключается в том, что всё бы пошло иначе, если бы Люцифер не был проклят и если бы первый человек не согрешил.

— Несправедливо, — сказал больной, воодушевлённый этой борьбой, и которому, вероятно, вскоре вновь будет тяжко от приступа болезни, — что мы делим на части наказание Люцифера и Адама.

«Но особенно чудовищно, что они были прокляты и наказаны. Если они не устояли, так это потому, что Бог, который извлёк их из небытия, понимаете, из небытия? то есть, который дал им всё, что было в них, им дал больше порока, чем добродетели. Он их наказал за то, что они пали там, где он их бросил!»

Мужчина, продолжавший облокачиваться и державшийся за подбородок рукой — худой и чёрной, посмотрел широко раскрытыми глазами на своего собеседника и выслушал его как сфинкс. Священник повторил, как будто он не понимал ничего другого: «Они могли бы быть непорочными, если бы захотели; именно это есть свободная воля.»

Его голос был почти приятным. Он не казался задетым целой серией богохульства, высказанного человеком, которому он пришёл помочь. Его не интересовала эта богословская дискуссия, в которой он участвовал необходимыми словами, по привычке. Но он, возможно, ожидал, что его оппонент устанет говорить.

И поскольку тот медленно дышал, будучи измождённым, он заставил его услышать, он высказал эту чёткую и бесстрастную фразу, подобную надписи на камне:

«Злые несчастны; добрые или раскаявшиеся счастливы на небе.

— А на земле?

— На земле добрые несчастны как другие, больше других, ибо чем больше страдают здесь, внизу, тем больше вознаграждены там, наверху.»

Человек снова приподнялся, вновь охваченный гневом, который изнурял его как лихорадка.

«А! — сказал он, — в большей степени, чем первородный грех, в большей степени, чем предопределение свыше, страдание добрых на земле является отвратительным. Ничто его не извиняет.»

Священник смотрел на бунтовщика пустым взглядом… (Да, я это хорошо видел, он ждал!) Он изрёк очень спокойно:

«Как без этого испытывать души?

— Ничто этого не извиняет! Даже этот детский довод, основанный на неведении, где должен бы быть Бог истинного качества души. Добрые не должны бы были страдать, если бы справедливость была где-либо установлена. Они не должны страдать, даже немного, даже мгновение в вечности. «Нужно страдать, чтобы быть счастливым.» Как происходит, что никто так никогда и не поднялся, чтобы осудить этот дикий закон?»

Силы его оставляли… Его голос становился хриплым. Его сдавленное тело задыхалось; были разрывы в его фразах…

«Ничего нельзя будет ответить на этот обвиняющий голос. Вы напрасно будете рассматривать со всех сторон, во всех смыслах божью милость, покрывать её патиной и обрабатывать её, вы не сотрёте с неё пятно, наносимое на неё незаслуженным страданием.

— Но счастье, обретённое через страдание, это всеобщее предназначение, общий закон…

— Именно потому, что этот закон общий, он заставляет сомневаться в Боге.

— Замыслы Божьи непостижимы.»

Умирающий выставил вперёд свои худые руки; его глаза ввалились. Он крикнул:

«Ложь!»

*

«Хватит, — сказал священник. — Я терпеливо выслушал ваши разглагольствования, о которых я сожалею; но дело не во всех этих рассуждениях.

Вам нужно готовиться предстать перед Богом, вдали от которого, как мне кажется, вы прожили. Если вы страдали, вы будете утешены в его лоне. Пусть это вас удовлетворит.»

Больной лежал, вытянувшись. Он оставался некоторое время неподвижным под складками белой простыни, словно мраморная статуя с бронзовым лицом, покоящаяся в гробнице.

«Бог не может меня утешить.

— Сын мой, сын мой, что вы говорите?»

Его голос вновь оживляется;

«Бог не может меня утешить, потому что он не может мне дать то, чего я желаю.

— Ах! моё бедное дитя, как вы погрязли в заблуждении… А бесконечное могущество Бога, что вы с этим поделаете?

— Я ничего с ним не делаю! — сказал мужчина.

— Что? Человеку пришлось бы биться в свою защиту всю свою жизнь, мучаясь от горя, и совсем ничего не будет для его утешения! Что же вы можете ответить на это?

— Увы, это не вопрос, — сказал мужчина.

— Почему вы послали за мной?

— Я надеялся, я надеялся.

— На что? на что вы надеялись?

— Я не знаю, всегда надеются лишь на то, чего не знают.»

Его ладони блуждали в пространстве, затем опустились.

Они оба хранили молчание, оставаясь каждый при своём мнении… Я чётко сознавал, что в их головах стоял вопрос о самом существовании Бога. Неужели Бог не существует, неужели прошлое и будущее мертвы… Несмотря на всё, несмотря на всё, имелось большое сближение, период просветления между этими двумя людьми, сильно озабоченными одной и той же мыслью, между этими двумя упрашивающими друг друга, между этими двумя несходными братьями.

«Время идёт» — заметил священник.

И, возобновив диалог с того места, где он его только что остановил, как будто с тех пор ничего не произошло, сказал:

«Расскажите мне об обстоятельствах вашего плотского греха. Расскажите… Когда вы были одни с этой особой, бок о бок, совсем рядом, вы разговаривали или вы молчали?

— Я вам не доверяю», — сказал мужчина.

Священник нахмурил брови.

«Покайтесь и скажите мне, что вы верите в католическую религию, которая вас спасёт.»

Но мужчина, сильно взволнованный, отрицательно покачал головой и полностью отверг своё счастье:

«Религия…», — начал он.

Священник резко прервал его речь.

«Вы опять начинаете! Замолчите. Я с ходу отметаю все ваши словесные уловки. Начните верить в религию, вы увидите потом, что это такое. Я предполагаю, что вы в неё не верите, потому что она вам может понравиться? Именно поэтому ваши слова неуместны, и я как раз пришёл, чтобы вас заставить поверить.»

Это была дуэль, ожесточённая. Оба человека смотрели друг на друга на краю могилы как два врага.

«Нужно верить.

— Я не верю.

— Это нужно.

— Вы хотите изменить истину угрозами.

— Да.»

Он подчеркнул начальную определённость своего приказа:

«Будучи убеждённым или нет, веруйте. Речь не идёт о несомненности, речь идёт о вере. Нужно верить с самого начала, иначе рискуют не верить никогда. Сам Бог не соблаговолит убеждать неверующих. Больше нет времени чудес. Единственное чудо — это мы и это вера. «Веруй и «Небо тебя сделает верующим.»

Веруй! Он непрерывно бросал в него одно и то же слово, как камни.

«Сын мой, — продолжил он, более торжественно, стоя, подняв свою большую круглую ладонь, — я требую от вас акта раскаяния.

— Убирайтесь», — сказал мужчина, полный ненависти.