Стэн Барстоу - Святая ночь [Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей]

Мы пересекли двор и двинулись мимо них по ступеням в полной тишине: они не разговаривали ни со мной, ни друг с другом и лишь улыбались, как те трое, что привели меня. В улыбке не было привычной нам вежливости или тепла, но она лучилась мудростью, торжеством и страстью, слившимися воедино. Я не мог разобрать, сколько им лет и какого они пола, мужчины это или женщины, старые они или молодые, но столь прекрасны были их лица, их тела, что внезапно меня охватило возбуждение, я страстно возжелал стать таким же, как они, одеваться в такую же одежду, любить, как, должно быть, любили они, смеяться, поклоняться тем же богам и молчать.

Я взглянул на мою куртку и рубашку, брюки, толстые носки и башмаки и возненавидел их. Они показались мне могильной одеждой, натягиваемой на покойника, и я сорвал их с себя и швырнул через плечо на оставшийся внизу двор. И стоял, совершенно голый, под лучами солнца. Я не испытывал ни смущения, ни стыда. Мысль о том, как я выгляжу, не волновала меня. Я хотел порвать с ловушками цивилизации, и одежда, казалось, символизировала сущность моего прежнего бытия.

По ступеням мы достигли вершины, и весь мир лежал под нами, не запятнанный туманом или облаками, с меньшими пиками, чередой уходящими вдаль, с затерянными далеко внизу, не имеющими к нам никакого отношения зелеными долинами, речушками, маленькими спящими городками. Затем, отвернувшись от них, я увидел, что пики Монте Верита разделены узкой, но непроходимой глубокой трещиной, и с удивлением, даже благоговейным трепетом осознал, что, даже стоя на вершине, я не могу достичь взглядом ее дна. Голубоватый лед стен уходил вниз, прячась в сердце горы. Ни обжигающие пики лучей полуденного солнца, ни свет полной луны не проникали в глубины трещины. Прорезанная меж двух пиков, она напоминала мне зажатую в руках чашу.

Кто-то стоял там, с головы до ног в белом, на самом краю провала, и, хотя я не видел черт лица, ибо белая накидка скрывала их, стройная фигура, отброшенная назад голова и вытянутые руки заставили учащенно забиться мое сердце.

Я знал, что передо мной Анна. Так стоять могла только она. Я забыл Виктора, забыл цель моего прихода сюда, время и место, годы, прошедшие после нашей последней встречи. Я помнил только исходящие от Анны умиротворение, красоту ее лица и ровный голос, обращающийся ко мне: «В конце концов, мы оба ищем одно и то же». Я осознал, что все эти годы любил Анну, что, хотя она встретила Виктора раньше меня и выбрала его, семейные узы и церемония бракосочетания ни в коей мере не могли разделить нас. Наши души встретились и поняли друг друга в тот самый момент, когда Виктор познакомил нас в клубе, и меж нашими сердцами возникла неразрывная связь, преодолевавшая любой барьер, любое препятствие, соединяющая нас несмотря на молчание и долгие годы разлуки.

На мне лежала вина за то, что с самого начала я позволил Анне искать ее гору в одиночку. Пойди я с ними, с ней и Виктором, когда они приглашали меня в книжном магазине, интуиция подсказала бы мне, что у нее на уме, и я почувствовал бы тот же зов. Я не спал бы в хижине, как Виктор, но последовал бы за Анной, и все бездарно, бесцельно прожитые годы стали бы нашими годами, моими и Анны, проведенными вместе, на этой горе, отрезанной от остального мира.

Вновь вглядывался я в лица тех, кто стоял позади, с душевной болью, смутно догадываясь о познанном ими экстазе любви, испытать который мне уже не суждено. Их молчание не было обетом, лишающим их общения, но навевалось тишиной, которой окружала их гора, позволяя им понимать друг друга без слов. Зачем нужна речь, если улыбка, взгляд доносили и слово, и мысль. Когда смех, всегда радостный, исторгается из сердца, не встречая препонов. То был не закрытый орден, мрачный, суровый, вытравливающий все чувства. Здесь ликовала сама жизнь, и жар солнца проникал в кровь, становился ее составляющей, частью живой плоти. И морозный воздух, смешиваясь с прямыми солнечными лучами, очищал тело и легкие, принося силу и энергию, ту энергию, что влилась в меня с пальцев, коснувшихся моего сердца.

В столь короткий промежуток времени шкала ценностей для меня полностью изменилась, и тот человек, что карабкался на гору сквозь туман, испуганный, озабоченный, злой, казалось, перестал существовать. Я, седовласый, давно переваливший середину отпущенного мне на земле срока, безумец в глазах мира, если б кто сейчас увидел меня, посмешище, дурак, стоял нагой на Монте Верита и вместе с другими протягивал руки к солнцу. Оно уже встало и светило на нас, и обожженная кожа приносила сливающиеся вместе боль и радость, а жар проникал в сердце и заполнял легкие.

Я не отрывал глаз от Анны, неистовая любовь к ней переполняла меня, и я слышал свой голос, громко повторяющий: «Анна… Анна…» И она знала, что я рядом, ибо подняла в ответ руку. И никто не противился нашему общению, не возражал. Они смеялись вместе со мной, они понимали.

И тут вперед выступила девушка. В простом деревенском платье, в чулках и башмаках, с распущенными по плечам волосами. Мне показалось, что ее руки сложены, как при молитве, но нет, она прижимала их к сердцу, а кончики пальцев соприкасались между собой.

Девушка приблизилась к краю трещины, где стояла Анна. Прошлой ночью, под луной, меня охватил бы страх. Теперь же я стал для них своим. В это мгновение солнечный луч, казалось, пронзил ледяную стену, уходящую вниз, и голубой лед как бы засветился изнутри. В едином порыве мы упали на колени, подняли лица к солнцу, и вновь зазвучал хвалебный гимн.

Вот так, думал я, молились люди на заре истории, так же они будут молиться и в далеком будущем. Без символа веры, без спасителя, без бога. Только солнцу, дарующему свет и жизнь. И так было всегда, с незапамятных времен.

Солнце переместилось, лед «погас», девушка, поднявшись с колен, сбросила с себя платье, чулки, башмаки, а Анна, с ножом в руке, коротко обрезала ей волосы. Девушка застыла перед нами, прижав руки к сердцу.

Теперь она свободна, думал я. Она уже не вернется в долину. Родители будут скорбеть о ней, вместе с ее женихом, и никогда не понять им, что она нашла здесь, на Монте Верита. В долине ее ждали бы торжественное бракосочетание и пир, танцы на свадьбе, а после короткого медового месяца — однообразие семейной жизни, заботы о доме, детях, печали, ссоры, болезни, несчастья, переходящая изо дня в день рутина старения. Теперь она свободна от всего этого. Здесь не притупится острота чувств. Любовь и красота не умрут и не увянут на Монте Верита. Жизнь трудна, потому что сурова природа, не знающая жалости. Но именно к этому стремилась она в долине, именно это привело ее сюда. Она познает здесь то, что осталось бы недоступным в мире, лежащем далеко внизу. Страсть, радость, смех, жар солнца, притяжение луны, любовь без возбуждения, сон без кошмаров. Потому-то долина и ненавидит Монте Верита и боится ее. Им не суждено обладать тем, что есть здесь, и они разгневаны, завистливы, несчастны.