Стэн Барстоу - Святая ночь [Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей]

Епископ согласно кивнул.

— У меня создалось такое же впечатление. Возможно, поэтому я и засомневался в этом деле. Все показания на одно лицо. Нет элементов конфликта или противоречий. А святые в большинстве своем отличались весьма сложным характером.

— Но присутствуют элементы секретности, — тихо добавил Мередит.

— Точно, — епископ отпил вина. — Словно одна часть населения убеждена, что этот человек — святой, и хочет любыми средствами доказать свою правоту.

— А другая часть?

— Настроена ничего не говорить, ни за, ни против.

— Я еще не готов к такому выводу, — возразил Мередит. — Пока я недостаточно вник в это дело. Но показания, которые я успел прочесть, напыщенны и далеки от реальности, будто свидетели говорят на новом для них языке.

— Так и есть! — воскликнул епископ. — Как это ни странно, мой друг, но вы затронули проблему, давно уже занимающую меня: трудность общения между духовенством и мирянами. И вместо того чтобы сходить на нет, она растет. И уже становится помехой для исцеляющей близости исповедальни. Корень зла, как мне кажется, заключается в следующем: церковь — теократическое общество, руководимое кастой священнослужителей, к которой принадлежим и мы с вами. У нас свой язык, иератический, если хотите, — формальный, стилизованный, прекрасно приспособленный к правовым и теологическим рассуждениям. К сожалению, у нас есть своя риторика, которая, как и риторика политиканов, многословна, но малодельна. Но мы не политики. Мы — учителя, учителя истины, особенно важной, как мы заявляем, для спасения человека. Но как мы проповедуем эту истину? Мы произносим округлые фразы о вере и надежде, словно повторяя колдовские заклинания. Что есть вера? Прыжок с закрытыми глазами в объятия бога. Акт воли, являющийся нашим единственным ответом на вопрос, откуда мы появились и куда идем. Что есть надежда? Детское доверие к руке, которая проведет нас мимо ужасов, притаившихся во тьме. Мы проповедуем любовь и верность, словно это побасенки за чашкой чая, а не слившиеся тела, жаркие слова, мятущиеся в одиночестве души. Мы проповедуем милосердие и сострадание, но редко объясняем, что они означают руки, окропляющие раны, смывающие гной, сочащийся из сифилитических язв. Мы обращаемся к людям каждое воскресенье, но наши слова не доходят до них, потому что мы забыли наш родной язык. Так было не всегда. Проповеди святого Бернардина из Сиены сочли бы в наше время чуть ли не нецензурными, но они достигали сердец, потому что содержали правду, острую как меч и такую же болезненную… — епископ осекся на полуслове и улыбнулся, как бы осуждая всплеск собственных чувств. Затем он продолжил, более сдержанно: — В этом вся беда, монсеньор. Мы не понимаем показания свидетелей, потому что они дают их на том же языке, на котором мы говорим с ними. От этого мало пользы и им, и нам.

— Так как же мне дойти до них? — тихо спросил Мередит.

— Обратитесь к ним на их языке, — ответил Орелио, епископ Валенты. — Вы родились, как и они, inter faeces et urinam, и они удивятся, что вы не забыли этого, а удивившись, возможно, скажут вам правду.

Несколькими часами позже, когда обжигающие лучи солнца отражались от закрытых жалюзи, а благоразумные жители юга дремали, пережидая жару, Блейз Мередит лежал на кровати, размышляя над словами епископа. Тот сказал правду, и Мередит это понимал. Но слишком сильна была многолетняя привычка. Пристойность выражений, напускная скромность. Словно его язык оскорбился бы упоминанием женского тела, из которого он появился на свет, или действия, положившего начало его существованию.

А ведь Христос пользовался обычными словами и выражениями. Он говорил языком простого люда: женщина, кричащая в родах, толстые евнухи, шляющиеся по базарам, женщина, которую не сумел удовлетворить муж и которая обратилась к постороннему мужчине. Он не прибегал к условностям, чтобы оградиться от людей, которых сам создал. Он ел с батраками и пил с публичными женщинами и не избегал рук, ласкавших мужские тела в страсти тысячи ночей.

А Джакомо Нероне? Если он святой, то должен походить на своего создателя. Если нет, то должен быть мужчиной, и правда о нем будет сказана простым языком спальни и винного погребка.

Когда жара спала и вечерняя прохлада наконец-то проникла в комнату, Мередит постепенно начал осознавать, какой перед ним лежит труд.

Первая проблема носила тактический характер. Несмотря на объявления в печати и назначение двух основных должностных лиц, до официального разбора дела было еще очень далеко. Всех свидетелей в этом случае приводили к присяге, а их показания хранили в секрете. Так как не имело смысла терять время на легкомысленных и не желающих помогать людей, возникла необходимость проверить их в личных беседах, точно так же, как отбирают свидетелей перед тем, как представить их суду.

С ними уже говорили Баттиста и Солтарелло, чьи записи находились у него под рукой. Но это местные священники, которые, скорее всего, благоволили к кандидату. Его положение было совсем иным. Он иностранец, ватиканский чиновник, королевский прокурор. Естественно, его встретят весьма настороженно, вполне вероятно, что ему придется столкнуться с мощной и активной оппозицией.

Те, кто стоял за дело святого, будут ограждать его от любой сомнительной информации. Если они дали показания в пользу Джакомо Нероне, то не изменят их для адвоката дьявола, если только он не найдет способа прижать их к стенке. Глупо, конечно, затевать интригу с богом, но глупость и интриги процветали в церкви точно так же, как и в миру. Церковь являла собой семью мужчин и женщин, но даже святой дух не мог гарантировать абсолютную безгрешность кого-либо из них.

По всему выходило, что наибольших результатов он мог достичь, разговорив тех, кто отказался дать показания местным священникам. Не так-то легко разобраться, почему некоторые люди не верят в святых и относятся к их культам, как к вредным религиозным пережиткам. Такие с радостью предоставят сведения, показывающие, что у популярного идола глиняные ноги. Другие верили в святых, но предпочитали не иметь с ними ничего общего. В их компании они чувствовали себя неловко, добродетели святых служили им постоянным укором. И не было большего упрямца, чем католик, не поладивший со своей совестью. Наконец, могли быть и третьи, опасающиеся сообщить сведения, благоприятные для кандидата, но порочащие их самих.

Но предстояло еще и найти этих людей. Судя по записям Баттисты и Солтарелло, положительная информация шла из более процветающей деревни Джимелло Маджоре, а те, кто отказался дать показания, жили в Джимелло Миноре. Столь очевидное различие не могло не привлечь внимания Мередита, и тот счел необходимым поговорить об этом с епископом при очередной встрече за обеденным столом.