Мануэль Рохас - Сын вора

Наконец, препоручив нашего итальянца свирепому косоглазому боцману, мы с моим напарником сошли на берег и, хватив в честь освобождения по три бутылки на брата, свалились замертво. Так я и просидел в Пунта-Аренасе всю зиму, всю зиму слушал, как свистит на улице да завывает в печных трубах ветер. Морозы стояли лютые, и ели мы больше консервы, а все-таки на жизнь жаловаться не приходилось, даже жирок себе нагуляли. Но не для того же я сбежал из дому, чтобы похоронить себя в Пунта-Аренасе. Пришла весна, стаял снег, и вот в один прекрасный день я увидел у причала военный крейсер, то бишь всю мощную эскадру Республики Уругвай. Два дня я простоял на молу, не сводя глаз с крейсера и прикидывая в уме, сколько в нем длины и каково водоизмещение, осадка, какой паек дают матросу и как мне на него проникнуть и вырваться на север, в Атлантику.

Наконец я собрался с духом, подошел к сержанту и рассказал ему, что плавал на чилийском военном судне, дошел до мыса Горн и несколько раз огибал скалистые берега залива Пеньяс; и что морская болезнь мне нипочем, и что однажды осенью у мыса Рапер я попал в жуткий шторм, а кто такое перенес, тому море по колено; и еще я сказал, что знаю толк во всякой снасти и пассажиром на корабле не буду; словом, тот принял меня не иначе как за Синдбада-Морехода и, к моему удивлению, заявил, что он, пожалуйста, поговорит обо мне с командиром. А командир приказал поднять меня на борт и привести к нему в каюту, и я ему все снова рассказал, правда, немного разукрасив подробностями, и он согласился взять меня до Монтевидео в качестве матроса второго класса, с тем что я буду выполнять все обязанности матроса, а получать только еду и одежду; в команду он меня не зачислил. Я согласился (о большем я не мог и мечтать), отказался от хлебного места полицейского агента второго класса, сдал свою пушку и погрузился на корабль; который потом несколько дней подряд плутал по Магелланову проливу в поисках выхода в океан. Дня через два-три, когда мы уже взяли курс на север, нас догнал в открытом море ураган и смел с палубы все и вся: от капитана до поваренка — все зелеными трупами валялись по каютам и непрерывно выворачивались наизнанку; только два человека устояли перед морской болезнью — я и судовой механик. Я вдруг почувствовал себя маленькой щепкой, затерявшейся в бурном океане. Но шторм кончился, все воскресли и победителями причалили к берегу Монтевидео. Я сдал боцману парусиновую робу, отказался от контракта, сунул в карман несколько песо — подарок капитана — и отплыл в Буэнос-Айрес, куда и прибыл на рассвете следующего дня.

Я окреп и воспрянул духом — все у меня шло как по маслу. Чудесный город Буэнос-Айрес! Вы ведь оттуда, правда? И вот я в Буэнос-Айресе. С чего бы я стал тратить свои несчастные гроши на какую-то там гостиницу? Время было весеннее, и уже порой обдавал адским жаром тропический ветер. Я решил устроиться на ночь под открытым небом, на садовой скамейке или хоть в подворотне. А потом высмотрел себе спальню, в южной гавани. Вы, наверное, заметили, что в порту вечно полным-полно огромных труб, засыпанных песком или заваленных грудой досок. Они лежат там годами, неизвестно зачем и почему. Как они там оказались, кому они нужны? Целый день я бродил по городу, обошел его вдоль и поперек, заглянул во все закоулки и к полуночи валился с ног от усталости. Вот тогда я и подумал, не пристроиться ли мне в порту, в какой-нибудь тихой, укромной бухточке, и, вспомнив про эти трубы, ускорил шаг. Добравшись до цели, я сказал себе: «Здесь я высплюсь не хуже, чем любой капитан в своей роскошной каюте».

Кругом не было ни души, только слышалось поскрипывание лебедки на каком-то судне, то ли разгружавшей товары, то ли грузившей на борт мешки с зерном. Я пригнулся, потому что эта квартира не была рассчитана на человеческий рост, осторожно, чтобы не упасть, ступил в темноту и сразу же споткнулся о что-то мягкое. Это мягкое быстро отпрянуло. Я тоже отдернул ногу, услышал шуршание и тут же голос: «Поосторожней, номер занят».

«Простите, приятель. Я не знал».

«Ладно уж. А что вам здесь нужно?»

«Да вот, я думал…»

«Девчонок тут нет».

«Очень жаль».

«И угостить вас нечем».

«Я есть не хочу».

«Везет же людям!»

«Я ищу здесь…»

«Помогай вам бог…»

«А может, вы из полиции?»

«Сказал тоже, полицейский сапожищем наступит — косточки захрустят, и не извинится даже». «Тогда милости просим».

«Есть в этой гостинице свободные койки?» «Сколько угодно, и все с перинами».

«Куда прикажете пройти?»

«Сюда, прошу вас».

«Только будьте любезны, слезьте с моей ноги».

Не подумай, что нас было двое: голоса неслись со всех сторон. Зажгли спичку, я осмотрелся и насчитал четырнадцать голов. Потом протиснулся на свободное местечко.

«Вот и пятнадцатый номер заняли».

Кто-то расхохотался.

«Завтрак как прикажете — в постель?»

«Да нет, не затрудняйтесь».

«Дома-то что, парадная была заперта?»

«Нет».

«Поссорились с супругой?»

«Тоже нет».

«Потеряли ключ от квартиры?»

«Какое там, нет у меня ни дома, ни супруги, ни ключа. Я устал и хочу спать».

«Значит, попали по адресу. Тут все свои».

«Выше голову, приятель. Вентиляция здесь отличная и цены умеренные».

«Что верно, то верно, только ноги уноси спозаранку».

«Ночью сторожа не тронут, а утром лучше не попадайся, обругают и еще изобьют, чего доброго».

Это была гостиница для бродяг, только бродяги здесь останавливались не простые — у иных был счет в банке и сбережения. Здесь находили пристанище жители севера и юга, востока и запада: испанцы, чилийцы, югославы, перуанцы, итальянцы, аргентинцы; кто путешествовал вдвоем, кто — поодиночке; среди них не было попрошаек, бездельников — все они зарабатывали на жизнь честным трудом, а некоторые имели даже профессии: чилиец Контрерас был сапожником, а испанец Родригес — адвокатом.

«Все испанцы сплошь адвокаты, и что это за адвокат, если он не испанец?» — говаривал он.

Были среди них механики и плотники, токари и каменщики — словом, мастеровые. Но тогда непонятно, почему они валяются в ржавом котле? Попросту в Буэнос-Айресе не было у них ни дома, ни денег, чтобы этот дом снять, ни семьи, ни желания связать себя надолго с этим городом. Вот и теснились здесь разные судьбы — такие разные, что и не придумаешь, — разные планы, надежды, мечты. Тресич, к примеру, выжидал только удобного случая, чтобы добраться до Пунта-Аренаса, потому что югославов, говорил он, точно магнитом тянет на Огненную Землю. В Буэнос-Айресе ему пришлось сделать остановку, потому что пароход, на котором он плавал механиком, дальше не шел, и теперь он думал наняться на другой, который довезет его до Магелланова пролива. У него были деньги в банке, но зачем он станет их тратить на билет, если проезд можно отработать? Он молодой, сил хоть отбавляй. Билеты пусть покупают те, у кого денег куры не клюют и кто работы боится, а он не боится, у него руки по работе скучают. Узнав, что я только что из Пунта-Аренаса, он засыпал меня вопросами: какой там климат, много ли югославов, правда ли, что все они разбогатели, осталось ли золото в бухте Валентина, стоит ли ему туда ехать? Да, Тресич, даже если вымыто все золото, даже если старый Мустафа переплавил последние золотые песчинки, добытые в Эль-Парамо, в массивную цепь для своего парадного жилета, так ведь еще нужно осваивать землю и покорять индейцев, стричь овец и баранов, набивать тюками трюмы, нырять за жемчужинами, сбывать товары, подметать улицы, вывозить мусор; если ты жаден до денег, если ты ими только и бредишь, то поезжай туда, что-что, а деньги заработаешь. В общем, не понравился он мне, все-то у него кончалось звонкой монетой. Ну и обрадовался же я, когда узнал, что он держит путь в Пунта-Аренас: пусть поищет там золото в навозе.