Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 41. Полина. Паскуале Бруно. Капитан Поль. Приключения Джона Дэвиса

Наступило лето, и наши прогулки стали длиннее. Однажды Том, как всегда, посадил меня на плечо, матушка поцеловала нежнее, чем обычно, а отец взял свою палку и спустился с крыльца. Мы пересекли парк, прошли берегом речушки и оказались у озера. Было очень жарко. Том скинул куртку и рубашку, подошел к краю берега, поднял руки над головой, прыгнул вроде лягушек, спасавшихся при моем приближении, и исчез под водой. Я в ужасе закричал, хотел бежать к берегу, сам не зная зачем, быть может, чтобы броситься вслед за ним. Отец удержал меня. Я в отчаянии топал ногами; из самой глубины моего сердца рвались крики: «Том! Друг мой Том!» Но тут вдруг он появился на поверхности. Я так страстно умолял его вернуться, что он тотчас же подплыл к берегу. Только тогда я успокоился.

И тут отец показал мне лебедей, скользящих по водной глади, рыб, снующих на глубине нескольких футов, и объяснил, что, совершая те или иные определенные движения, человек, не обладая для этого врожденными способностями, может находиться в стихии рыб и лебедей. Том, желая показать мне, как это делается, снова вошел в озеро, только на этот раз не стал нырять, а принялся плавать по воде, время от времени протягивая мне руки и спрашивая, не хочу ли я к нему. Страх и желание боролись во мне. Видя это, отец сказал Тому:

— Оставь его в покое, он боится.

«Боится» — слово-заклинание, с его помощью меня можно было заставить сделать все что угодно. Я постоянно слышал, что отец и Том говорили о трусости как о самом презренном свойстве в человеке, и, сколь бы мал я ни был, меня бросало в краску при одной только мысли, что меня могут в ней заподозрить.

— Нет, я не боюсь, — воскликнул я, — я хочу к Тому!

Том вылез на берег. Отец раздел меня и посадил ему на спину. Я обнял Тома за шею; он велел мне держаться покрепче (я и не думал его отпускать!), и мы вошли в воду. По тому, как судорожно я в него вцепился, он, конечно, понял, что мое мужество не столь велико, как я хочу показать. В первое мгновение я даже задохнулся от соприкосновения с холодной водой, однако постепенно стал привыкать. На следующий день Том привязал меня к пучку тростника, сам плыл радом и показывал мне, как двигать руками и ногами; через неделю я свободно держался на воде, а к осени уже умел плавать.

Матушка взяла на себя заботу о моем образовании, и уроки она давала с такой любовью, в наставлениях ее звучало столько ласки, что я путал часы отдыха с часами занятий, и меня нетрудно было переключить с одного на другое. Наступила осень, похолодало. Прогулки к озеру мне запретили, и это меня крайне огорчило, особенно когда я заподозрил, что там творятся некие таинственные дела.

Действительно, в Вильямс-Хауз приезжали какие-то незнакомые люди и отец подолгу беседовал с ними. Наконец они, похоже, о чем-то договорились, и Том увел их через ворота, ведущие на лужайку. Отец присоединился к ним, а вернувшись, сказал матери: «Все будет готово к весне». Матушка улыбнулась: стало быть, не происходило ничего страшного; но любопытство мое было задето. Каждый вечер эти люди приходили ужинать и ночевать в замке, а отец ежедневно куда-то отлучался.

Снова пришла зима, а с ней снега. На этот раз нам не пришлось расставлять ловушки — сети для птиц, стоило только открыть двери сарая, как все наши прошлогодние питомцы вернулись и привели с собою множество новых пернатых друзей; несомненно, те были наслышаны о гостеприимстве, с которым их встретят в замке, и, конечно же, были приняты там со всем радушием, в изобилии найдя конопляное семя, просо и привычные им елки.

В долгие зимние часы матушка закончила обучать меня чтению и письму, а отец начал знакомить с географией и морским делом. Я обожал рассказы о путешествиях, знал наизусть книгу о приключениях Гулливера и следил по глобусу за плаваниями Кука и Лаперуза. В комнате отца на камине стояла под стеклом модель фрегата. Он дал ее мне, и скоро я узнал названия всех частей корабля. К весне я превратился в крупного теоретика, недоставало лишь практики. Том твердил, что в свое время я обязательно стану контр-адмиралом, как сэр Эдуард. При этих словах матушка бросала взгляд на деревянную ногу своего мужа и украдкой смахивала слезу.

Наступил день рождения моей матери. В этот праздник — она родилась в мае — всегда, к моей великой радости, было много красивых цветов и стояла прекрасная погода. Утром вместо обычной одежды я нашел у себя в комнате костюм гардемарина. Нетрудно вообразить себе, как велика была моя радость. Спустившись в гостиную, я застал там отца, одетого в морскую форму. По заведенному обычаю, в этот день все наши друзья и знакомые пришли в замок поздравить матушку. Я искал глазами Тома, но его почему-то не было.

После обеда заговорили о прогулке к озеру и единодушно решили отправиться туда. На этот раз была избрана не привычная, короткая дорога через лужайку, а другая, лесом, более красивая; я не удивился изменению нашего привычного маршрута. И сегодня тот день встает в моей памяти столь же отчетливо, будто это было вчера. Подобно всем детям, я не мог приспособиться к размеренному шагу взрослых, а побежал вперед, срывая по дороге ландыши и маргаритки, как вдруг, выйдя на опушку леса, замер, словно окаменев. Глаза мои неотрывно смотрели на озеро, а губы шептали лишь два слова:

— Папа, бриг!

— Черт возьми! — в порыве радости воскликнул отец. — Он отличает его от фрегата и шхуны! Иди сюда, Джон, я тебя поцелую!

Действительно, стройный маленький бриг, украшенный гербами Англии, грациозно покачивался на водной глади. У него на носу сияли золотые буквы — «Анна Мария». Незнакомцы, что пять месяцев жили в замке, оказались плотниками из Портсмута — отец нанял их для постройки брига. Корабль был закончен месяц назад и спущен на воду, а я об этом ничего не знал!

При нашем появлении бриг отсалютовал всеми своими четырьмя орудиями. Восторг переполнил мне сердце. В небольшой озерной бухте, ближайшей к лесу, откуда мы должны были появиться, ждал ялик с Томом и шестью матросами. Все уселись в него, Том занял место у руля, гребцы склонились над веслами, и мы легко заскользили по озеру. Шесть других матросов во главе с Джорджем ожидали капитана на борту, чтобы отдать положенные ему по рангу почести, принятые им со всей серьезностью, соответствовавшей обстоятельствам. Едва ступив на палубу, сэр Эдуард принял командование. Мы сделали поворот на якоре, чтобы стать по ветру, отдали марселя, затем последовательно подняли остальные паруса, и бриг двинулся.

Я не в силах описать восхищение, охватившее меня, когда я увидел вблизи и в натуральную величину эту чудесную машину, называемую кораблем. Когда я ощутил, как она дрожит и колеблется под ногами, я захлопал в ладоши и из глаз у меня хлынули слезы радости. Матушка тоже заплакала, представив себе, что настанет день, когда я взойду на настоящий корабль и вместо мира и покоя ее мысли наполнятся бурями и сражениями. Впрочем, все откровенно веселились и наслаждались развлечением, которое решил предоставить нам мой отец. Погода стояла отличная; «Анна Мария» легко слушалась руля и маневрировала, словно хорошо выезженная лошадь. Сначала мы обошли вокруг озера, затем пересекли его, а потом, к моему великому сожалению, бросили якорь и убрали паруса. Мы спустились в ялик, доставивший нас на берег, и в ту минуту, когда мы скрылись из виду, направляясь к замку, где ждал нас ужин, прогремел новый артиллерийский салют, на этот раз прощальный.