Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 41. Полина. Паскуале Бруно. Капитан Поль. Приключения Джона Дэвиса

Сам он казался счастливым (он любил повторять это), хотя нередко его озабоченное лицо говорило об обратном. Иногда страшные сновидения тревожили его, и тогда этот человек, такой спокойный и храбрый днем, пробуждаясь, дрожал от ужаса, как ребенок. Он приписывал это приключению, случившемуся с его матерью во время беременности: остановленная в Сьерре разбойниками, она была привязана к дереву и видела, как зарезали путешественника, ехавшего по одной дороге с ней. Из этого рассказа следовало заключить, что он видел обычно во сне сцены грабежа и разбоя. Чтобы предотвратить повторение этих сновидений, а не из страха, ложась спать, он клал всегда у изголовья своей постели пару пистолетов. Это сначала меня очень пугало: я боялась, что он в припадке сомнамбулизма начнет стрелять, но постепенно я успокоилась и привыкла смотреть на это как на предосторожность. Но была у него и другая странность, которую я могу объяснить только сейчас: днем и ночью для него постоянно держали оседланную лошадь, готовую к отъезду.

Зима прошла в вечерах и балах. Орас был принят повсюду; к домам, где он бывал, добавились и те, где бывала я, и наш круг знакомств удвоился. Он всюду сопровождал меня с чрезвычайной учтивостью, и, что всех удивило, перестал играть. Весной мы уехали в замок.

Там вновь нахлынули воспоминания о прошлом; мы проводили время то у себя, то у соседей. Госпожу де Люсьенн и ее детей мы продолжали считать вторым нашим семейством. Итак, положение мое почти совсем не изменилось, и жизнь текла по-прежнему. Если это состояние и не было счастьем, то настолько походило на него, что вполне можно было ошибиться. Одно только иногда нарушало его: беспричинная грусть, все сильнее овладевавшая Орасом, и сновидения, становившиеся все более ужасными. Часто я подходила к нему во время этих дневных приступов или будила его ночью, но, как только он замечал меня, лицо его принимало выражение спокойное и холодное, всегда поражавшее меня. Однако оно не могло обмануть меня: я понимала, как велико расстояние между его показным спокойствием и настоящим счастьем.

Примерно в июне Анри и Макс, те молодые люди, о которых я уже говорила, приехали к нам. Я знала об их дружбе с Орасом, и мы с матушкой приняли их как братьев и сыновей. Их разместили в комнатах, смежных с нашими. Граф велел провести звонки особого устройства из своей комнаты к ним и от них к себе; приказал, чтобы держали постоянно готовыми три лошади вместо одной. Горничная моя сказала мне потом, а она узнала это от слуг, что эти господа имели такую же привычку, как мой муж, и спали не иначе как с парой пистолетов у изголовья.

С приездом друзей Орас посвящал им почти все свое время. Впрочем, развлечения их были те же, что и в Париже: поездки верхом и поединки на шпагах или пистолетах. Так прошел июль; в середине августа граф сказал мне, что он вынужден через несколько дней расстаться со мной на два или три месяца. Это была первая разлука за время нашего супружества, и потому слова графа меня испугали. Он старался успокоить меня, говоря, что эта поездка была в одну из провинций, самых близких к Парижу, — в Нормандию; он отправлялся со своими друзьями в замок Бюрси. Каждый из них имел загородное жилье, один в Вандее, другой между Тулоном и Ниццей, тот, который был убит, — в Пиренеях, а граф Орас — в Нормандии, так что ежегодно, когда наступало время охоты, они поочередно гостили друг у друга и проводили вместе три месяца. В этот год была очередь Ораса принимать своих друзей. Я тотчас попросилась ехать с ним, чтобы радушно принять его гостей, но граф отвечал мне, что замок был только сборным местом для участников охоты: плохо содержащийся, плохо обставленный, он годится для неприхотливых охотников, но не для женщины, привыкшей ко всем удобствам и роскоши. Впрочем, он отдаст распоряжение, чтобы там все было переделано, и, когда вновь наступит его очередь принимать друзей, я смогу его сопровождать и проявить гостеприимство, подобающее достойной хозяйке его поместья.

Этот случай, показавшийся моей матери таким простым и естественным, обеспокоил меня чрезвычайно. Я никогда не говорила ей ни о постоянной грусти Ораса, ни о приступах ужаса у него; между тем, как ни пытался он мне их объяснить, они всегда казались мне весьма странными, и я предполагала, что для них есть причина, о которой он не хотел или не мог рассказать. Однако с моей стороны так смешно было мучиться из-за трехмесячного отсутствия и так странно настаивать на поездке, что я решила скрыть свое беспокойство и не говорила более об этом путешествии.

День разлуки наступил: это было двадцать седьмое августа. Граф и его друзья хотели приехать в Бюрси к началу охоты, то есть к первому сентября. Они отправились на почтовых и приказали послать вслед за собой их лошадей, которых должен был доставить в замок слуга-малаец.

В минуту отъезда я не могла сдержать слез, увлекла Ораса в комнату и в последний раз просила взять меня с собой. Я сказала ему о своем непонятном страхе, припомнила ему неизменную грусть и необъяснимый ужас, вдруг овладевавшие им. При этих словах он покраснел и в первый раз при мне выразил нетерпение. Впрочем, в ту же минуту он опомнился и, говоря со мною чрезвычайно ласково, обещал, что, если замок окажется удобным для моего проживания, в чем он сомневается, написать, чтобы я приехала. Положась на это обещание и вновь обретя надежду, я проводила его гораздо спокойнее, чем сама ожидала.

Однако первые дни после его отъезда были ужасны, но, повторяю, не от страданий разлуки: это было неопределенное, но постоянное предчувствие большого несчастья. На третий день после отъезда Ораса я получила от него письмо из Кана. Он остановился пообедать в этом городе и поспешил написать мне, помня, в каком беспокойстве я была, когда он меня покинул. Это письмо меня немного успокоило, но последнее слово письма разбудило все мои опасения, тем более сильные, что они для меня одной были существенными, а всякому другому могли бы показаться химерой: вместо того чтобы сказать мне «до свидания», граф написал «прощайте». Взволнованный ум обращает внимание на самые незначительные мелочи: мне стало почти дурно, когда я прочла это последнее слово.

Второе письмо от графа я получила из Бюрси. Он нашел замок, который не видел уже три года, в ужасном беспорядке. Едва отыскалась в нем одна комната, куда не проникал дождь и ветер; поэтому бесполезно было даже и думать о возможности приехать к нему в этом году. Не знаю отчего, но я этого ожидала, и письмо произвело на меня меньшее впечатление, чем первое.

Через несколько дней после этого мы прочли в нашей газете первые известия об убийствах и грабежах, приведших в ужас Нормандию. В третьем письме Орас также написал о них несколько слов. Казалось, он не придавал этим слухам такой важности, как газеты. Я отвечала ему, упрашивая возвратиться как можно скорее. Эти слухи казались мне началом исполнения моих предчувствий.