Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 41. Полина. Паскуале Бруно. Капитан Поль. Приключения Джона Дэвиса

Убаюканный блестящими мечтами о своем предстоящем возвышении, лелея в уме самые честолюбивые планы, вернулся молодой граф Эмманюель в мрачный замок своих предков. Башни феодальных времен, почерневшие от времени стены, поросшие травою дворы составляли совершенную противоположность лучезарным надеждам их владельца. На полтора льё вокруг замка не было никакого жилья; одним из фасадов он выходил на ту часть океана, которую прозывали Диким морем, потому что буря беспрестанно вздымала его волны; другим фасадом он был обращен в огромный парк, уже лет двадцать предоставленный прихотям своей растительности и превратившийся в настоящий лес. Что касается внутренних покоев, то, за исключением комнат, занимаемых хозяевами, все остальные были заперты и убранство их, обновленное в царствование Людовика ХIV, благодаря стараниям многочисленной прислуги сохраняло еще тот богатый и аристократический вид, какой начала утрачивать более изящная, но не столь величественная современная мебель, что выходила из мастерских Буля, привилегированного придворного поставщика.

Сойдя с кареты, граф Эмманюель прошел прямо в комнату, украшенную лепниной, с расписным потолком и узорчатым камином. Ему так хотелось поскорее сообщить матери привезенные им добрые вести, что он даже не стал переодеваться. Бросив на стол шляпу, перчатки и дорожные пистолеты, он тотчас послал старого слугу известить маркизу о своем приезде и спросить ее, позволит она прийти к ней или сама пожалует в его комнату. В этой старинной фамилии уважение детей к родителям было так велико, что сын после пяти месяцев разлуки не смел без позволения явиться к своей матери. Что касается маркиза д’Оре, то дети видели отца только два или три раза в жизни, и то украдкой: их всегда тщательно удаляли от него, говоря, что он в своем помешательстве необыкновенно раздражителен. Только маркиза, образец супружеских добродетелей, была всегда с мужем и даже выполняла при бедном безумце обязанности слуги. За эту самоотверженность во всех окрестных селениях имя ее чтили почти наравне с именами святых, кому земная самоотверженность завоевала место на небе.

Через минуту старый слуга вернулся и возвестил, что госпожа маркиза д’Оре сама сейчас пожалует в комнату графа и просит его там подождать. Вслед за тем отворилась дальняя дверь и в комнату вошла мать Эмманюеля. То была женщина лет сорока — сорока пяти, высокая, бледная, но еще очень красивая; в спокойном, строгом и печальном лице ее было что-то надменное, сильное и властное. Она ходила во вдовьей одежде по моде 1760 года, ибо не снимала траура с тех пор, как муж ее помешался. Длинное черное платье придавало ее походке — медленной и бесстрастной, как поступь тени, — нечто торжественное, внушавшее всем окружающим эту необычную женщину непонятный страх: его не могла у ее детей победить даже сыновняя и дочерняя любовь.

Вот почему, когда маркиза вошла в комнату, Эмманюель вздрогнул, словно при появлении привидения, встал, сделал три шага вперед, почтительно преклонил колено и поцеловал протянутую ему руку.

— Встаньте, сударь, — сказала она, — рада вас видеть снова.

Маркиза произнесла эти слова так спокойно и холодно, как будто ее сын, которого она уже пять месяцев не видела, уехал только вчера. Эмманюель поднялся и провел мать к креслу; она села, а он стал перед ней в почтительной позе.

— Я получила ваше письмо, граф, — сказала она, — и должна сделать комплимент: вы человек ловкий. По-моему, вы рождены быть дипломатом, а не военным, и барону де Лектуру надо было бы выхлопотать вам не полк, а место посланника.

— Лектур готов ходатайствовать обо всем, чего бы мы ни захотели, и больше того — получит все, что мы захотим, настолько сильно его влияние на господина де Морепа и настолько он влюблен в мою сестру.

— Влюблен в женщину, которую он никогда не видел?

— Лектур — человек здравомыслящий, сударыня. Он знает Маргариту по моим рассказам, знает по слухам о нашем богатстве и потому очень хочет стать вашим сыном и моим братом. Он сам просил, чтобы все предварительные обряды были совершены без него. Вы приказали сделать оглашение в церкви, сударыня?

— Да.

— Так послезавтра мы можем подписать брачный договор?

— С Божьей помощью все будет готово.

— Покорнейше благодарю вас, сударыня.

— Но скажите мне, — продолжала маркиза, опершись о ручку кресла и нагнувшись к Эмманюелю, — не задавал он вам вопросов о том молодом человеке, кого министр по его просьбе отправил в ссылку?

— Ни единого, матушка. О такого рода услугах просят без объяснений, а оказывают их с полным доверием; между людьми, умеющими вести себя, принято о них сразу же забывать.

— Так он ничего не знает?

— Нет, а если бы даже знал все…

— Что же тогда?

— Я полагаю, сударыня, он в достаточной мере философ, и это открытие нисколько бы не изменило его намерений.

— Я так и думала: он разорен, — словно говоря сама с собой, с выражением глубочайшего презрения произнесла маркиза.

— Но если и так, сударыня, — сказал Эмманюель с некоторым беспокойством, — вы, надеюсь, не откажете ему?

— Разве мы недостаточно богаты, чтобы восстановить его состояние, коль скоро он восстановит наше положение?

— Да, но моя сестра…

— Вы полагаете, что она может воспротивиться моему приказанию?

— А вы думаете, что она совершенно забыла Люзиньяна?

— По крайней мере, за все эти полгода она не осмеливалась при мне вспоминать о нем.

— Подумайте, матушка, — продолжал Эмманюэль, — ведь эта женитьба — единственное средство возвысить нашу фамилию. Я не смею скрывать от вас нашего положения. Отец уже пятнадцать лет болен и пятнадцать лет не бывал при дворе, поэтому покойный король совершенно забыл о его существовании, а молодой король после вступления на престол не вспомнил о нем ни разу. Ваши мужественные заботы о маркизе не позволили вам даже на миг покинуть его с тех пор, как он лишился рассудка. Господь видит и вознаграждает добродетели, подобные вашим, сударыня, но мир о них не знает; и пока вы в этом старом замке, затерянном в бретонской глуши, исполняете ту святую и утешительную миссию, какую в своей строгости называете долгом, прежние ваши друзья или умерли, или забыли о нас, так что, сударыня, когда я явился ко двору, — больно сказать! — наше имя, имя семьи д’Оре, было их величествам едва известно лишь из истории…

— Да, у королей короткая память, я это знаю, — пробормотала маркиза, но тут же, словно упрекая себя в кощунстве, продолжала, — однако надеюсь, что благословение Божье вечно будет над их величествами и над Францией.

— А что может нанести удар их счастью? — спросил Эмманюель с той безусловной верой в будущее, что в эту эпоху была одной из отличительных черт безрассудного и беззаботного французского дворянства. — Людовик Шестнадцатый молод и добр; Мария Антуанетта молода и прекрасна; добрый и верный народ их обожает. Судьба, благодарение Богу, поставила их выше любых несчастий.