Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 39. Воспоминания фаворитки

Горацио Нельсоном.

Куттер "Флора " погиб, и у меня нет ничего, что я бы мог к Вам послать. Вы не могли бы отправить ко мне "Поджигателя "? Но главное, никаких неаполитанских судов! В их флоте одни предатели [51] Разумеется, эти письма скопированы с подлинных автографов Нельсона. (Примем. автора.) , в общем, сплошное разложение".

Из выделенных мной слов можно заметить, какова была ненависть английских моряков к неаполитанским, а также угадать первые вспышки ревности Нельсона к Караччоло — ревности, имевшей для Караччоло столь роковой исход!

Нельсон отдал мне эти письма, я же их вручила сэру Уильяму, чтобы он пояснил королеве некоторые места, которые она могла не понять. Нельсон имел обыкновение изъясняться в письмах так лаконично, что это подчас делало их непонятными даже для его соотечественников, не говоря о тех, для кого английский язык был иностранным.

В то время как королева с помощью сэра Уильяма разбирала два приведенных выше письма, Нельсон задумчиво вертел в руках перо, казалось размышляя, писать ли третье письмо.

Наконец он решился.

"Лорду Спенсеру.

Неаполь, 10 декабря 1798 года.

Дорогой лорд!

Позвольте мне в двух словах сообщить Вам, что здесь происходит.

Неаполитанская армия наголову разбита французами, и победители не замедлят добить беглецов в Неаполе. В сих печальных обстоятельствах королева взяла с меня слово, что я не покину ее вплоть до наступления лучших дней. Король прибыл прошлой ночью вестником собственного поражения. По-видимому, его преследовали, и весьма упорно, так что ему даже пришлось поменяться одеждой со своим камергером: Вы понимаете, что до подобной крайности его могла довести только серьезная опасность .

Таким образом, я надеюсь, что Адмиралтейство не сочтет неуместным, если я останусь подле королевы, тем паче что я, как уже было сказано, связал себя словом. Помогите мне Вашим высоким авторитетом его сдержать, даже если с моей стороны было неосмотрительно дать его. Как только мне станут известны более исчерпывающие сведения, я сообщу Вам о них.

С чувством глубокого уважения остаюсь Вашим преданным слугой.

Г. Нельсон".

Эти три письма предусматривали все возможные повороты событий. Королева поблагодарила Нельсона, и, поскольку первые необходимые меры были приняты, все стали ожидать дальнейшего несколько спокойнее.

Королевский совет не принял никаких определенных решений. Ему было тем труднее это сделать, что в конечном счете Совету было известно лишь то, о чем знал сам король: что неаполитанская армия разбита и обращена в бегство. Тем не менее, Совет выпустил воззвание, двусмысленные выражения которого плохо прикрывали истинные факты, и его немедленно расклеили по всем стенам.

До жителей Неаполя доходили лишь смутные слухи. Известие о поражении грянуло как гром среди ясного неба.

То, что сказал генерал Макк, было правдой: неаполитанской армии более не существовало, хотя потери, понесенные ею на поле сражения, оказались не так уж и велики: их число не достигало и тысячи человек. Но, собранная из частей совершенно разнородных, она распалась при первом натиске противника, просто рассеялась как дым. Теперь ничто не могло помешать неприятелю, безрассудно спровоцированному и слывшему вдобавок нечестивым и жестоким, гонителю веры, беспощадному даже к собственным пастырям, захватить все королевство и добраться до самого Неаполя.

Король сознавал это настолько ясно, что, отказавшись от попыток защитить себя посредством земных сил, всецело препоручил Небесам заботы о своей судьбе. Было приказано молиться в церквах, дабы умилостивить гнев Господен, а всем священникам и монахам, особо известным своим красноречием, предлагалось подняться на кафедры и даже на уличные тумбы и любыми мыслимыми способами убеждать народ, что он обязан подняться на защиту столицы.

Нетрудно вообразить, какое впечатление произвели на жителей города и окрестностей королевское воззвание и увещевания священников и монахов.

Рассказывая об арестах якобинцев и казни Эммануэле Де Део, Гальяни и Витальяни, я уже упоминала о том, каковы были настроения среднего образованного слоя неаполитанского общества. Но самым многочисленным классом были лаццарони, их насчитывалось чуть ли не до ста тысяч душ, а все они были за короля и против французов, считая их безбожниками, еретиками и отлученными.

Воззвание короля было не чем иным, как призывом к разбою, а склонность к такому занятию — это ведь, так сказать, национальная черта обитателей Абруцци и Терра ди Лаворо. Каждый взял ружье, топор или нож и начал действовать с единственной целью разрушать, без какого-либо иного побуждения, кроме жажды пограбить, устремляясь за своими предводителями, но не повинуясь им, следуя примеру, но не приказам. Толпы бежали от французов, отдельные люди шли против них: армия рассеялась, но, будто из-под земли вышел народ.

Что касается событий, происходивших в городе, то столица являла картину ужасающего разброда. Все люди из целого класса общества, mezzo ceto, все, кто называл себя патриотами и кого другие именовали якобинцами, заперлись по домам, боясь навлечь на себя ярость толпы, для чего хватало одного вида панталон или прически "под Тита".

На всех площадях скапливались громадные толпы: на площади Кастелло, площади Тринита, площади Пинье, на Меркателло, на Старом рынке — всюду, где были построены помосты, с высоты которых с распятием в руке вещал какой-нибудь монах.

Лаццарони объявляли себя вождями этих толп и, встав во главе, водили их по улицам Толедо, Кьяйа, Санта Лючия, оглашая воздух воплями: "Да здравствует король!", "Смерть якобинцам!", "Смерть французам!" При их приближении спешно закрывались все двери и окна, все лавки. По вечерам, так как стоял декабрь и погода была дождливой и холодной, они разжигали на улицах большие костры и, окружив их, всю ночь пьянствовали, горланили песни и орали.

Королева часто смотрела в окна, поневоле устрашенная этой бурей, в раздувании которой она сама принимала участие, и гадала, не рухнет ли под напором такого шквала и сам трон.

Вместе с тем зрелище всеобщего воинственного подъема в столице, а судя по приходящим известиям и в провинции, помогло королю несколько приободриться. В ожидании французов он стал даже проявлять слабые попытки собрать кое-какие силы для сопротивления.

Крестьяне продолжали творить чудеса фанатизма, а офицеры — чудеса трусости.

Чуди, старый полковник-швейцарец, командующий гарнизоном в Гаэте, открыл противнику ворота крепости, хотя считалось, что овладеть ею невозможно.

Чивителла дель Тронто, цитадель, расположенную на вершине неприступной горы, оборонял какой-то испанец, чье имя стерлось из моей памяти. Не вытерпев и десятичасовой осады, он сдался в плен вместе со всем своим гарнизоном.