Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 39. Воспоминания фаворитки

— Мой дорогой Ровальо, — отвечал папа, — я от всего сердца опечален тем, что вы попали в такое отчаянное положение. Но что же я могу сделать? Если монсиньор Буска не желает вас защищать, я не могу заставить его сделать это; стало быть, защищайтесь сами как можете.

— То есть как, ваше святейшество? — удивился Ровальо.

— Вооружитесь. Запаситесь ружьями, пистолетами, мушкетонами — пусть они будут и у вас, и у вашего сына, и у слуг. Караульте хоть внутри магазина, хоть у дверей и, когда эти мерзавцы вернутся, чтобы вас грабить, открывайте по ним огонь. Сколько бы вы их ни перебили, я заранее обещаю вам отпущение.

Ровальо последовал совету папы: он защищал себя сам и уложил двоих бандитов.

Папа сдержал слово: публично дал ему отпущение греха — двойного убийства.

Я не могу закончить мой рассказ о Риме, не прибавив еще нескольких замечаний, касающихся местных лиц и событий. Благодаря сравнению наших северных нравов с нравами Юга эти впечатления так глубоко запечатлелись в моей памяти, что через три десятилетия портреты людей и описания различных обстоятельств выходят из-под моего пера как бы сами собой, такие точные и сходные с оригиналом, словно все это я писала по свежим следам, в 1788 году, когда мы гостили в Риме.

Что сразу бросилось мне в глаза по прибытии в Рим, это необычность цен. Чтобы нанять коляску, в Лондоне надо заплатить одну гинею за день, в Париже — восемнадцать ливров, а в Риме всего лишь ливров семь-восемь.

Соотношение цен за номер в гостинице приблизительно то же: в Лондоне сколько-нибудь приличные апартаменты стоят одну гинею в день, в Париже — пятнадцать ливров, в Риме — не более десяти.

Да, кареты, жилье, даже пища в Риме дешевы, — правда, и кормят там ужасно! Но есть одна вещь, которая там дорога, это то, что называют buona mano [20] Хорошие чаевые (ит.). , — проще говоря, чаевые. Нанося визит кому бы то ни было, будь то благородный мирянин, священник или кардинал, на следующий день надо ожидать прихода его слуг: в полном составе они явятся к вам требовать подарков.

Архиепископ Венский просил сэра Уильяма передать пакет кардиналу Буонкомпаньо; сэр Уильям, не имея причин встречаться с этим прелатом, хотя тот и был брат князя, правящего в Пьомбино, передал пакет его лакею, когда проезжал мимо кардинальского дворца. На следующий день этот отъявленный мошенник, обряженный в ливрею, явился пожелать сэру Уильяму доброго здравия от имени своего господина, а от своего собственного имени потребовал buona mano.

Сэр Уильям отвечал, что он не наносил визита кардиналу Буонкомпаньо, а только мимоходом передал ему письмо, сделав это из чистой симпатии к его отправителю, и что, следовательно, давать на чай своему лакею — дело самого кардинала, а лорду Гамильтону вовсе незачем награждать чаевыми кардинальского слугу.

Но нахал настаивал, так что сэру Уильяму пришлось попросту выставить его за дверь.

Банкир сэра Уильяма Гамильтона в Риме был настолько необычной персоной, что я не могу не посвятить ему нескольких слов. Звали его Томас Дженкинс, и по происхождению он был англичанину смолоду он учился живописи, но убедился, что как художник не поднимется выше посредственности, и сделался банкиром, оставшись вместе с тем отменным знатоком всевозможных теорий, имеющих отношение к живописи и рисунку, да заодно и к археологии: его суждения по поводу камей и гравированных камней были почти непогрешимы.

Античность он изучил превосходно, и никто бы не сумел дать более точную справку насчет какого-нибудь барельефа, статуи или бюста, какой бы ущерб ни был им причинен долгим нахождением в земле или лопатой рабочего, выкопавшего их оттуда. Заканчивая это похвальное слово, скажу еще, что с Дженкинсом часто советовались кардинал Алессандро Альбани (не следует его путать с кардиналом Франческо), знаменитый Винкельман, автор "Истории искусства древности", и прославленный Рафаэль Менгс, один из лучших живописцев современной школы, умерший десять лет назад.

Это сочетание банкирской деятельности и торговли статуями, камеями и медалями сделало Дженкинса одним из крупнейших богачей Рима.

Сэр Уильям не только взял у него крупную сумму, необходимую для продолжения нашего путешествия, но еще купил у него два или три кольца и несколько самых красивых камей и все это преподнес мне в подарок. Став свидетельницей той манеры, в которой Дженкинс вел свою торговлю, я сохранила в памяти об этом неизгладимое впечатление.

Когда покупатель выражал желание приобрести какую-нибудь медаль, он начинал с того, что рассказывал историю ее приобретения и чего это ему стоило; затем с величайшим жаром принимался расхваливать этот экземпляр, рассказывая о его редкости и оригинальности, что позволяло ему потребовать за него значительную цену.

Если, вопреки его ожиданиям, вы соглашались выложить требуемую цену, он принимался вздыхать, проливать слезы и кончал тем, что разражался рыданиями. Любящий отец, который видит, что супруг готов увезти на край света его единственную дочь, не мог бы проявить более безутешной скорби. Я присутствовала там, когда сэр Уильям покупал предназначенные мне драгоценности, и признаюсь, что была тронута до слез.

— Милорд, — сказал он сэру Уильяму, — если когда-нибудь вы пожалеете о том приобретении, что сделали сейчас, принесите мне эти кольца, эти камеи и медали; вы получите за них ту же цену, эти деньги будут ждать вас всегда, и знайте: возвратив эти бесценные сокровища, вы мне вернете всю усладу и утешение моих дней.

И что самое поразительное, Дженкинс, пойманный иногда на слове, неукоснительно держал его, то есть в любую минуту был готов полностью возвратить полученную сумму, причем выражал живейшую радость оттого, что может вновь завладеть предметами, об утрате которых он так сожалел.

Был ли то хитрый расчет или им владела подлинная страсть археолога, который, подобно Кардильяку, не мог расстаться со своими сокровищами, как бы то ни было, свойственная Дженкинсу верность слову весьма подбадривала покупателей, совершенно освобождавшихся от опасения заплатить за свою покупку цену, превышающую ее стоимость. Ведь они могли не сомневаться, что при желании смогут, возвратив продавцу его товар, тотчас получить назад свои деньги.

Хотя я не без причин считаю, что наделена умением выражать игрою лица разнообразные состояния человеческой души, должна признать, что если Дженкинс при расставании со своими камеями и медалями не испытывал подлинных терзаний, а исполнял заученную роль, то он оставил меня далеко позади в искусстве смеха и слез.

Хотя, попав в Рим, мы на некоторое время там задержались, нам не довелось свести знакомство покороче с человеком, которому предстояло в дальнейшем сыграть важную роль при дворе в Неаполе — я имею в виду главного казначея его святейшества, монсиньора Фабрицио Руффо, но все же мне думается, что пора представить читателю этого прелата.