Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 33. Сальватор. Части 3,4

— Камилл! Мое доверие к тебе было так же безгранично, как моя любовь. Когда я тебя спросила о твоих отношениях с мадемуазель Сюзанной де Вальженез, ты меня уверил, что вас связывает только дружба. И я тебе поверила, потому что любила тебя.

— Ну и что? — спросил американец.

— Обожди, Камилл. Ты поклялся мне в этом четыре месяца назад. Можешь ли ты повторить свою клятву и сегодня?

— Вне всяких сомнений.

— Значит, ты любишь меня, как год назад, в день нашей свадьбы?

— Даже больше, чем год назад, — отвечал Камилл с галантностью, странно противоречившей хмурому выражению лица его жены.

— И не любишь мадемуазель де Вальженез?

— Само собой разумеется, дорогая.

— Можешь в этом поклясться?

— Клянусь! — рассмеялся Камилл.

— Нет, не так, не таким тоном, клянись как положено перед Богом.

— Клянусь перед Богом! — отвечал Камилл, а мы с вами уже знаем, как он относился к любовным клятвам.

— А я перед Богом заявляю, Камилл, — с глубоким отвращением вскричала креолка, — что ты лицемер и трус, клятвопреступник и предатель!

Камилл так и подскочил. Он хотел было заговорить, но молодая женщина властным жестом приказала ему молчать.

— Довольно лгать, я сказала. Мне все известно. Вот уже несколько дней я за вами слежу, я следую за вами повсюду, я вижу, как вы входите в особняк Вальженезов, как выходите оттуда. Избавьте себя от постыдной необходимости дальше притворяться.

— О! — нетерпеливо заговорил Камилл. — Вы знаете, что я не люблю таких сцен, дорогая моя. Оставим эти двусмысленные речи для буржуа и мужланов. Постараемся оставаться друг перед другом такими, какими мы слывем в свете, то есть людьми воспитанными. Между мной и мадемуазель де Вальженез ничего нет. Я тебе в этом поклялся, я готов сделать это еще раз. Кажется, этого довольно?

— Это уже верх бесстыдства! — вскричала креолка в отчаянии от легкомысленного тона, в каком Камилл говорил о причине ее страдания. — Может, ты и это станешь отрицать?

Она выхватила из-за корсажа письмо, торопливо его развернула и, не читая, наизусть повторила слово в слово:

— "Камилл, дорогой Камилл! Где ты в этот час, когда я вижу только тебя, слышу только тебя, думаю только о тебе?"

— Теперь моя очередь сказать вам: "Довольно!" — закричал Камилл, выхватил письмо из рук креолки и разорвал его на клочки.

— Рвите, рвите! — приговаривала та. — К несчастью, я помню его назубок.

— Значит, вам мало было за мной шпионить, вы еще распечатываете мои письма или взламываете мои замки? — покраснев от злости, взревел Камилл.

— Да… Ну и что?.. Да, я за тобой шпионю, распечатываю твои письма, взламываю замки! Так ты меня еще не знаешь, несчастный? Не знаешь, на что я способна? Посмотри мне в лицо. Разве я похожа на женщину, которой можно безнаказанно изменять?!

Несмотря на соблазнительную внешность, креолка была страшна в гневе. Художник при виде яростного выражения ее глаз и застывшего лица непременно написал бы с нее Медею или Юдифь.

Увидев ее такой, Камилл испуганно отпрянул, не находя, что ответить. Но он чувствовал, что положение станет опасным, если молчание затянется еще хоть на минуту, и попытался добиться примирения лестью.

— Как ты хороша сейчас! — воскликнул он. — Ты только посмотри на себя и сравни с другими женщинами. Да нет ни одной красивее тебя! А разве кого-нибудь любят больше тебя?

— Мне и не нужно, чтобы меня любили больше, — гордо возразила креолка. — Я хочу, чтобы меня любили одну.

— Именно это я и имел в виду! — подхватил Камилл.

— Неужели? — спросила Долорес. — Теперь, когда доказательства у меня в руках, ты станешь отрицать, что имел интрижку с этим ничтожным созданием?

Слово "создание", сказанное в адрес его любимой Сюзанны, покоробило Камилла. Он нахмурился и ничего не ответил.

— Да, — повторила Долорес, — да, с ничтожным созданием! И эпитет, и существительное прекрасно подходят! О, я знаю ее не хуже, чем вы, даже лучше, может быть; для этого мне хватило одного вечера.

Нечто похожее на тень стыда пробежало по ее лицу, хотя ничего особенного она будто не сказала.

Тем временем Камиллу пришла в голову уловка, который он поспешил воспользоваться.

— Послушай, — сказал он жене, — хотя то, что я тебе скажу, неделикатно, я не стану отрицать, что Сюзанна в меня влюблена.

— Значит, она тебя любит?! — вскричала креолка. — Ты признаешь, что это правда?

— Не в нашей власти, дорогая моя, внушить или не внушить любовь, — отвечал Камилл. — Больше того, — философски рассуждал он, — разве мы вольны любить или не любить?

— А ты любишь мадемуазель де Вальженез, да или нет? — спросила Долорес; она не хотела, чтобы Камилл вывернулся у нее из рук.

— Я ее не люблю… Вернее, любить можно по-разному. Это сестра моего друга, и у меня к ней нет ненависти.

— Любишь ли ты мадемуазель Сюзанну де Вальженез как женщину? Спрошу еще яснее: мадемуазель Сюзанна де Вальженез — твоя любовница?

— Любовница?

— Раз я твоя жена, она может быть только любовницей.

— Нет, разумеется, она мне не любовница.

— И ты не любишь ее как женщину?

— Как женщину? Нет.

— Хотелось бы верить.

— Это замечательно! — промолвил Камилл, протягивая жене руки.

— Обожди, Камилл. Я хотела бы тебе поверить, но мне необходимо получить доказательство.

— Какое?

— Давай уедем.

— Как уедем? — удивленно вскричал Камилл. — Для чего нам уезжать?

— Потому что непорядочно морочить голову мадемуазель де Вальженез. Она тебя любит, как ты говоришь, — стало быть, она надеется. Ты ее не любишь — стало быть, она страдает. Есть способ положить конец и надежде и страданию: уехать.

Камилл попытался все свести к шутке.

— Я готов допустить, что отъезд будет выходом из этого положения, — сказал он. — Пример тому мы находим во многих комедиях. Но куда поехать — вот в чем вопрос.

— Мы поедем туда, где нас любят, Камилл. А где нас любят, там и есть наша настоящая родина. Я готова следовать за тобой, куда пожелаешь — за сотню льё от Франции, за тысячу льё, — только уедем!

— Да, конечно, — ответил Камилл. — Я и сам давно хотел предложить тебе съездить в Италию или в Испанию, да боялся твоих упреков.

— Моих упреков?

— Да. Пойми же! Себе я говорил: "Я жил многие годы в Париже и почти все здесь видел, но она, моя бедняжка Долорес, как все девушки нашей страны, давно вынашивала эту сладкую мечту — увидеть Париж и умереть, — не разбужу ли я ее раньше, чем кончится ее сон?"

— Если тебя удерживало лишь твое деликатное внимание, Камилл, то мы можем ехать: я увидела в Париже все, что хотела посмотреть.

— Будь по-твоему, дорогая, — сказал Камилл, — мы уедем.

— Когда?

— Когда хочешь.

— Завтра.

— Завтра? — растерялся американец.