Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 43. Адская Бездна. Бог располагает

Самуил устремил на Юлиуса проницательный взгляд.

С легким смущением Юлиус продолжал:

— Эхо того, что ты мне скажешь, могло бы помимо моей воли отозваться в этих письмах, а эффект, произведенный ими в Берлине, отразиться затем и на парижских делах. Никогда не говори мне об этом, прошу тебя.

— Хорошо, — откликнулся Самуил. — Однако прощай, уже четыре.

— Ты не будешь проезжать здесь на обратном пути? — спросил Юлиус.

— Не думаю. Мне придется там задержаться до глубокой ночи, и оттуда я уж поспешу прямо в Менильмонтан — спать.

— Тогда до завтра.

— До завтра, — сказал Самуил.

И он ушел, оставив Юлиуса во власти одиночества и растерянности.

Со времени отъезда Самуила прошло минут сорок пять, когда доверенный человек Юлиуса возвратился из Ангена, гоня коней во весь опор.

Услышав шум экипажа, въезжающего во двор, Юлиус бросился к окну.

Даниель вышел из кареты один.

Юлиус побежал к лестнице.

— Ну, что там? — крикнул он.

Физиономия Даниеля выражала полнейшее замешательство.

— Да что такое, Даниель? — спросил Юлиус. — Вы видели Фредерику?

— Госпожи графини в Ангене больше нет, — отвечал Даниель.

— Нет в Ангене? С каких пор?

— С сегодняшнего утра.

— Уехала сегодня утром?! А здесь ее все еще нет?! — закричал Юлиус.

И он потащил Даниеля в свою комнату.

— Живо! Говорите все, что знаете.

— Госпожа графиня, — продолжал Даниель, — покинула Анген сегодня рано утром вместе с госпожой Трихтер.

— Она собиралась ехать сюда?

— Нет, господин граф, потому как за ней приехала почтовая карета. Они всю ночь провели, укладывая свои вещи. Уехали вдвоем, не оставив слугам никаких распоряжений, а те думали, что все это происходит с ведома вашего превосходительства.

Юлиус не находил слов. Ему тут же пришла в голову ужасная мысль: Фредерика бежала с Лотарио.

Так вот почему Лотарио собирался в Гавр! В эту самую минуту они, возможно, уже садятся на корабль, отправляясь за океан, чтобы там подождать кончины этого докучного мужа, так упрямо цепляющегося за жизнь, и урвать кусочек счастья, слишком медлившего к ним прийти.

Ах, так вот как Лотарио и Фредерика отблагодарили его за все, чем он был для них, за те добрые намерения, что он питал еще сегодня рано утром! В ту самую минуту, когда он решил еще раз принести себя в жертву, позволив им не только любить друг друга, но даже говорить об этом, они его оскорбили, предали, обесчестили! Неблагодарность была так проворна, что даже опередила благодеяние.

— Это все? — осведомился граф с пугающим спокойствием, когда Даниель закончил свой рассказ.

— Обойдя все покои, — продолжал Даниель, — я в комнате госпожи графини нашел письмо. Оно лежало на камине, запечатанное, но без адреса.

— Давайте сюда! — сурово произнес Юлиус.

— Вот оно.

— Хорошо. Ступайте.

Даниель вышел.

Юлиус осмотрел письмо.

— Запечатано печатью Фредерики, — пробормотал он. — И адреса нет. Для кого это письмо? А, проклятье, мне не хватало теперь только являть пример особой щепетильности!

Резким движением он сорвал печать и стал читать, дрожа как лист:

«Мой друг,

Вы мне велели оставить для Вас в Ангене записку, чтобы сообщить, в котором часу я выехала. Сейчас семь утра. Если Вы выедете в полдень, значит, я опережаю Вас на пять часов. Я буду ждать в условленном месте.

Как видите, я слепо повинуюсь Вам. И все же у меня странно сжимается сердце при мысли, что я должна покинуть этот дом. Вы имеете все права не только советовать мне, но и приказывать, и то, что Вы считаете нужным, всегда ведет к добру. Но бежать подобным образом — это, по-моему, все-таки ужасно. Как бы то ни было, положимся на милость Божью!

Верно то, что дальше так жить невозможно, и подобный резкий перелом дает хоть какую-то надежду на счастливый исход. Все идет так плохо, что при любой перемене мы только выигрываем.

Поспешите же присоединиться ко мне, потому что в одиночестве я умру от страха.

Ваша Фредерика».

Юлиус скомкал письмо в руках.

— Лотарио! — возопил он. — Лотарио! Негодяй!

И он рухнул навзничь, бледный как мертвец, с пеной на губах.

Два часа спустя после того, как Самуил простился с графом фон Эбербахом, его экипаж, достигнув Мезона, въехал в решетчатые ворота просторного дворца, окруженного огромным парком, со стороны заднего фасада переходящим в лес, а по другую сторону тянущимся вплоть до берега реки.

Именно в этом громадном, роскошном дворце некий банкир, пользующийся известностью в среде буржуа, один-два раза в неделю собирал на свои обеды главных представителей современного свободомыслия.

Четырьмя днями ранее Самуил Гельб был представлен хозяину этого дома тем самым посредником, который просил связать его с предводителями Тугендбунда, а взамен, по просьбе Самуила, обещал свести его со столпами либерализма.

Через два дня после своего представления Самуил был приглашен на послезавтра отобедать.

И вот теперь, выйдя от Юлиуса, Самуил заехал за своим посредником, и они вместе отправились в Мезон.

В тот вечер должен был состояться большой обед.

Часть сотрапезников уже прибыла, другие продолжали собираться. Засвидетельствовав свое почтение банкиру, Самуил и его спутник присоединились к другим приглашенным, которые в ожидании, когда пора будет сесть к столу, попарно и группами разбрелись по аллеям парка.

Бродя между беседующими, посредник подходил то к одним, то к другим, здоровался и представлял им Самуила.

Они обменивались двумя-тремя банальными фразами и расходились, пожав друг другу руки.

Но, несмотря на видимость братской приветливости, с какой столпы вольномыслия встречали Самуилова спутника, в их обхождении с ним чувствовались скованность и смущение.

Он сам указал Самуилу Гельбу на это обстоятельство.

— Их рукопожатия меня не обманывают, — шепнул он ему. — Я знаю, что они не любят меня.

— Но почему? — спросил Самуил.

— Потому что они честолюбцы, а я нет; потому что я служу нашему делу во имя его самого, а они — ради своих целей. В их глазах я что-то вроде живого упрека. Мое самоотречение — укор их алчности. Я дезертир корысти, предатель себялюбия. Увы, увы! Если б вы только знали, сколь немногие в этом скопище народных трибунов и защитников прав заботятся о чем-либо, кроме собственных интересов! Я водил с ними знакомство, и я краснею за них. Они меня опасаются и избегают как собственной совести. Но я не в обиде за то, что они меня не жалуют; за их равнодушие я плачу той же монетой. Вовсе не ради них я тружусь.