Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 43. Адская Бездна. Бог располагает

— Клянусь вам.

— Хорошо. А теперь идите. Простимся до пяти. Будьте точны.

— Итак, до пяти.

Лотарио вышел от Олимпии невольно успокоенный. Ее уверенность в конце концов передалась ему.

Когда часы били пять, он поднимался по лестнице особняка Олимпии.

Он нашел ее суровой и печальной.

И он тотчас опять начал беспокоиться. Олимпия заметила, какое впечатление она произвела на него, и заставила себя улыбнуться:

— Не бойтесь. Вы спасены. Меня, знаете ли, тревожит совсем не ваша будущность.

— Стало быть, ваша? — спросил он.

Она не ответила.

— Вас там внизу ждет экипаж? — осведомилась она, вставая.

— Да.

— Хорошо. Едемте.

— Вы поедете со мной? — спросил он удивленно.

— Да, мы отправимся вместе. Какое неудобство вы усматриваете в этом?

— Но я же еду на встречу с графом, — отвечал он.

— Что ж! Граф найдет там не вас, а меня.

— Это невозможно! — закричал Лотарио.

— Почему невозможно?

— Потому что все будет выглядеть так, будто я бежал, струсил и послал вместо себя женщину, чтобы смягчить гнев своего противника; потому что граф станет презирать меня, потому что я буду обесчещен! Нет, это немыслимо!

— Вы опасаетесь за свою честь? — спросила Олимпия. — О вашей чести я забочусь еще больше, чем вы. Послушайте, Лотарио. Я говорю серьезно. Да будет вам известно, что я знала вашу мать. Так вот, сейчас я говорю с вами от ее имени. Ее памятью я клянусь вам, что исполнение моего плана не подвергнет вашу честь ни малейшему риску. Теперь вы мне верите?

— Сударыня… — пробормотал Лотарио, страдая и колеблясь.

— К тому же, — продолжала она, — вы ведь тоже там будете. Вы подождете в карете, в нескольких шагах от того места, где я буду говорить с графом фон Эбербахом. Если после того, что я ему скажу, граф не бросится вам на шею и не будет благодарить вас, вы будете вольны предстать перед ним и завершить дело так, как того потребует ваша честь. Полагаю, при таких условиях у вас не останется причин препятствовать мне поехать с вами?

— Сударыня, сударыня, в этом деле недопустимы женские уловки и хитрости. Вы не опорочите меня, спасая? Сударыня, поклянитесь мне всем, что вам дорого в этом мире, что если вам не удастся умиротворить графа, я всегда смогу грудью встретить его гнев?

— Да, именно так, Лотарио: клянусь всем, что дорого мне в этом мире.

Лотарио все еще колебался.

— Что ж, поедем, — проговорил он словно бы с сожалением. — Для сомнения требуются часы, а мы располагаем всего лишь минутами.

Они сели в карету и во весь опор помчались в сторону Сен-Дени.

Но по дороге в гордом юноше снова взыграла щепетильность. Посылать вместо себя женщину в деле, которое должно решаться между мужчинами, — было в этом нечто такое, что внушало его натуре неодолимое отвращение.

— Мое милое дитя, — сказала ему Олимпия, — вы упускаете из виду, насколько необычны обстоятельства, с которыми мы столкнулись. Увы, положение, в котором мы все оказались, еще более исключительное, чем вы можете вообразить. Сейчас совсем не время для того, чтобы колебаться, поддаваясь заурядной чувствительности. Здесь речь идет о событиях и невзгодах, единственных в своем роде, извольте это понять. Вспомните, сколько раз вы уже упускали свое счастье из-за недостатка доверия. Если бы вы нам рассказали — графу фон Эбербаху или мне — о своей любви к Фредерике, сейчас она уже была бы вашей женой и ни одно из этих зловещих событий не случилось бы с вами. Не повторяйте вечно одну и ту же ошибку. Во имя нашего общего счастья доверьтесь мне.

— Да, — сказал Лотарио, — но есть такие обстоятельства, которые важнее всех доводов рассудка: граф фон Эбербах назначил мне встречу, а теперь он подумает, что я на нее не явился.

— Не подумает, — возразила певица. — Я сразу скажу ему, что вы здесь, совсем радом и в полном его распоряжении.

— Вы правда начнете с того, что скажете ему это, не так ли? Вы готовы это повторить, вы мне еще раз в этом поклянетесь?

— Клянусь. Ох, мальчик мой, дитя мое, знайте, что в эту минуту ваше счастье и ваша честь — единственный смысл моей жизни.

Они выехали на мост.

— Вот и добрались, — сказала Олимпия. — Где место вашей встречи?

— Надо повернуть налево, — пробормотал Лотарио, совершенно подавленный. — И идти еще десять минут. До тополиной рощицы.

— Хорошо.

Она постучала в переднее оконце, давая кучеру знак остановиться, а потом сказала Лотарио:

— Вы останетесь в карете. А я пойду дальше пешком.

И, не давая Лотарио времени на размышление и на повторение его возражений, Олимпия вышла из кареты и сама приказала вознице проехать направо, шагов на сто от моста, там остановиться и подождать.

— Добрых вам надежд! — крикнула она Лотарио и, верно, себе самой.

Лотарио приткнулся в углу кареты, растерянный, в изнеможении, закрыв лицо руками.

Что касается Олимпии, то она зашагала берегом Сены.

День клонился к закату. В косых лучах заходящего солнца вода переливалась тем ярким и вместе сумрачным блеском, что присущ последним минутам борьбы между днем и ночью.

В теплом воздухе уже пробегали дуновения вечерней прохлады. Трясогузки, не испуганные, но потревоженные приближением Олимпии, вспархивали на ее пути и, поднявшись в воздух, тут же опускались на землю чуть подальше.

Обитатели гнезд, что приютились в кронах деревьев над рекой, уже начали засыпать, но еще пересвистывались тоненько, нежно.

Олимпия шла быстро, как будто и не раздумывая, прямо к рощице тополей.

Она огляделась. Граф фон Эбербах еще не прибыл.

Заметив крохотную бухточку в тени ив, она присела на траву. Там она могла ждать, оставаясь невидимой, но сама видя все.

От неистового волнения сердце готово было выпрыгнуть у нее из груди.

— Час настал! — прошептала она.

Внезапно Олимпия вздрогнула.

Мужчина, закутанный в длинный плащ, медленно шел в ее сторону, оглядываясь по сторонам.

Когда этот человек был в двух шагах от нее, она стремительно встала.

— Олимпия! — вскричал граф фон Эбербах в изумлении.

— Я самая, — промолвила Олимпия, приближаясь к нему. — Вы не ожидали встретить меня здесь?

— Я даже не знал, что вы во Франции, — отвечал Юлиус. — Однако, — продолжал он, приходя в себя, — как вы здесь оказались? Вы что же, знали, что встретите меня здесь?

— Знала.

— Теперь я понимаю, — произнес граф, и лицо его омрачилось.

— Что вы понимаете? — спросила Олимпия.

— Понимаю, что тот, кого я ожидал здесь встретить, попытался послать на эту встречу вас в надежде на примирение, которое невозможно, или желая испросить милости, которой он не дождется. Мне это досадно, я ведь считал его по крайней мере храбрым.