Ярослав Гавличек - Гелимадоэ

Я резко сбросил его руку.

— Не думай, будто я тебе ужас как благодарен. Ты просто был обязан исправить то, что сам натворил. Твоя вина, что мать обо всем узнала. Ты мог заранее предположить, как она к этому отнесется.

Отец с минуту озадаченно смотрел на меня.

— Если ты считаешь, — грустно проговорил он, — если ты считаешь, что я обидел тебя, — не стану тебя разубеждать. И все же ты несправедлив; ведь я исходил из самых добрых побуждений. Разумеется, в таком случае я не могу требовать от тебя благодарности за свои старания.

Я молчал. Он повернулся и, вздохнув, ушел.

Медленно, наугад брел я вдоль аркад. Не отдавая себе отчета, повернул к деревенской площади. Кругом была густая темень. На улочках, ведущих к пивоварне, мерцал свет фонарей. Вместо неба сверху нависал грязный парусиновый полог. Деревенская площадь напоминала равнинное пространство, открывающееся взору, когда выходишь из леса. Каждому моему шагу вторило мрачное эхо. Я остановился неподалеку от ворот дома Ганзелина. В кухне было темно, стало быть, девушки уже легли спать. Дора спит! Зато внизу еще светились окна амбулатории. Что там происходит? Заканчивает ли доктор неотложные дела? Разминает ли каучук на гипсовом нёбе? Или расхаживает с трубкой по кабинету, окутанный облаком дыма? Щипец на доме храбро устремился в небо; стена, огораживавшая усадебку, наводила на мысль о надежном приюте. Рай, лишь чудом не утраченный мною! Еще немного, и мое обещание — никогда не переступать порога этого дома — возымело бы силу.

Что-то тихо отделилось от вершины клена и, кружась в медленном танце, проскользнуло у моего уха. Налетел порыв ветра: сморщенный, пожелтевший странник, подпрыгивая, пронесся по мостовой и смешался с другими отмершими собратьями. Пустеющая крона расчувствовалась и что-то шепнула ему на прощанье. Как одиноко! Лишь дом посылал в темноту свет из всех своих шести окошек и доверительно подмигивал мне. Я затаил дыхание. Вот слетел еще один смертник!

Листопад…

Все осталось по-прежнему. Я, как и раньше, приходил в дом Ганзелина, помогал дочерям доктора по хозяйству, выполнял их поручения, кормил кроликов, чистил медицинские инструменты в амбулатории. Мы с Дорой прилежно занимались французским. Однако наступившие холода, дождливые, туманные дни лишили нас возможности проводить уроки на лоне природы. Мы подумывали о каком-нибудь укромном приюте.

Совет нам подала Эмма — снисходительно и небрежно, всем своим видом показывая, что самой ей в том никакого интересу нет.

— Раз уж вам надоели Геленины насмешки, то почему бы не заниматься в комнате папы?

Это была удачная мысль: каморку на мансарде начали топить с осени, и огонь в печке поддерживался с утра, чтобы доктору было где отдохнуть после обеда. Следовало только выбрать безопасное время, чтобы нас тут не застал Ганзелин. Обиталище отца почиталось в семье священным, и ни одна из сестер, кроме Эммы, которая спала в той же комнате, не решалась задерживаться там без особой надобности. Нам больше всего подходили те часы, когда Ганзелин вел прием, с двух до четырех, да еще те вечера, когда он отправлялся посидеть за кружкой пива в трактире «У долины».

Мы усаживались рядышком на Эмминой постели; книги и тетради раскладывали на коленях. Я вдосталь насмотрелся на русалок, плывущих по белым облицовочным кафелям печки, прежде чем, бывало, Дора повторит все заученные слова либо переведет заданный отрывок! За чугунными дверцами приятно гудело пламя: блики разбегались по полу, заигрывая с выцветшими розами на отодвинутой ширме. Кукушка выглядывала из своего домика и, подобно заботливому стражу, кланялась нам, напоминая о быстролетном времени. Эмма обыкновенно сидела с нами. Мне казалось, что она нарочно не оставляет нас наедине. Девчонка с равнодушным видом устраивалась на подоконнике и, прислонясь головой к спинке отцовской кровати, усердно читала какой-нибудь роман либо что-то украдкой рисовала в тетради цветными карандашами, время от времени кидая на нас быстрые, настороженные взгляды.

— Знаю я, где вы от меня прячетесь, — встречая нас внизу, в кухне, злилась Гелена. — А ну как узнает отец? Вот ужо́ я ему все расскажу.

Дора отвечала ей насмешливой улыбкой. Она не верила, что Гелена и вправду может наябедничать отцу.

Я привык заворачивать к Ганзелиновым всякий раз — либо под вечер, идя от учителя Матейки, либо утром, после урока французского от старого Фрица. Пока было лето и стояла прекрасная погода, мои посещения дома на деревенской площади не слишком привлекали внимание матери, поскольку я все равно целыми днями пропадал на улице. Теперь же я счел за лучшее совместить узаконенные для занятий отлучки с приятным для себя времяпрепровождением, что она не одобряла, хотя и терпела.

Однажды декабрьским днем я застал в доме одну Эмму. Она нарядилась в свое лучшее платье и восседала за кухонным столом, как хозяйка дома. Я в изумлении остановился на пороге с книгами и тетрадями в руках.

— Все ушли на кладбище, — с важным видом сообщила мне она. — Сегодня мамина годовщина. А меня оставили стеречь дом.

— А почему именно тебя? — удивился я.

Она пожала плечами.

— Наверно, потому, что изо всех только я вообще не знала маму. Впрочем, так у нас заведено. Так решил папа.

— Странно, однако, — огорчился я, — ведь утром мне никто даже словом не намекнул, чтобы я не приходил к вам после обеда. И никто не вспоминал про годовщину. Обычно у вас о таких вещах предупреждают заранее!

Она испытующе взглянула на меня, потом ответила:

— Но ведь ничего не случилось! Они скоро придут, ты еще их дождешься.

Я нерешительно положил свои учебники на лавку возле печки и отошел к окну. Упорно глядя во двор, я напряженно размышлял: уйти или остаться? Мне хотелось подождать Дору, но как вести себя с этой девчонкой, которая вздумала изображать благородную даму?

Из задумчивости меня вывел ее голос:

— Да сядь ты! Уж поверь мне — хоть все глаза проглядишь, они не придут ни минутой раньше!

Я неловко уселся рядом с ней, совершенно не представляя, чем бы заняться. Эмма притворялась, будто читает, однако я хорошо видел, что она не переворачивает страниц и водит глазами не по строчкам, а по столу. Неожиданно она захлопнула книгу и, просияв, взглянула на меня.

— Если тебе скучно, мы могли бы во что-нибудь сыграть. Хочешь в шашки?

Я отрицательно покачал головой. Я любил играть в шашки, но мне представлялось смешным играть с Эммой.

— Может, почитаем? У меня наверху есть несколько книжек, они тебе наверняка понравятся.

Читать она предлагала мне уже без воодушевления. Да я и не верил, что у нее может найтись интересная книга.