Ярослав Гавличек - Гелимадоэ

У доктора Ганзелина был на деревенской площади домик, такой же белый и такой же неприметный, как и у его соседей. Сходство довершал довольно просторный, обнесенный кирпичной оградой двор, куда вели широкие двустворчатые ворота. С мансарды на площадь глядели два окошка, из нижнего этажа — четыре. Под окнами стояла длинная, грубо сколоченная скамейка; в хорошую погоду на ней обычно сидели пациенты. От ворот к крыльцу тянулась узкая, вымощенная плоскими каменьями дорожка — мимо навозной кучи, в которой рылись Ганзелиновы куры. Оградой служило кирпичное строение под соломенной крышей с нависшей над нею голубятней: то ли овин, то ли конюшня. К этому строению примыкали козий хлев, крольчатник, дровяной сарайчик и уборная. Перед овином, прикрытая ветхим деревянным навесом, стояло поильная колода; жердь от нее была нацелена на окна докторова дома, как дуло корабельной пушки из бронированной башни. Фруктовый сад Ганзелина, подобно всем остальным садам, круто спускался по склону к Безовке, а среди пернатой живности, пасшейся в траве на деревенской площади, были так же докторовы гуси и утки.

Как случилось, что врач, человек с университетским образованием, поселился рядом с мастеровыми на окраине городка, вместо того, чтобы жить на главной площади в одном из благоустроенных домов, напоминающих вставную челюсть? Зачем ему было держать козу, разводить кроликов и кур, из какой прихоти терпел он под своим окном навозную кучу и почему вместо мраморной таблички, говорящей о его положении и профессии, висела на его воротах в застекленной рамке лишь пожелтевшая визитная карточка? Да потому, что сам он был точно таким, как его соседи: происходил из семьи бедняков и волею судьбы несколько лет крестьянствовал. А отчасти и из-за беспримерного упрямства.

Отец Ганзелина был дорожным рабочим. Жена его умерла вскоре после родов — кажется, от чахотки. Целыми днями, под дождем и палящим солнцем, защитив глаза очками в проволочной оправе и обмотав тряпьем пальцы, просиживал он, разведя колени, на груде щебня и равномерными, точными ударами дробил камень. Отец и сын жили в Милетине, снимая тесную каморку в бараке неподалеку от шоссе. Хозяйство вела жена их домовладельца, едва ли не такого же бедняка, как они сами. Маленький Карел ходил в школу в Старые Грады, и, поскольку учился он очень хорошо, отец возымел мечту вывести сына в люди. Над мальчиком сжалился его дядя с материнской стороны, лесничий; он забрал племянника к себе в лесничество, что неподалеку от Писека, обязался кормить и поить с условием, что на карманные расходы, одежду и школьные принадлежности он не потратит ни геллера. Карел учился прилежно, подрабатывал репетиторством, корпел над книгами днем и ночью и окончил школу с отличием. Он решил посвятить себя медицине.

К этому времени относится его знакомство со староградской мещанкой Доубравовой. Мещанка была молодой вдовой, не моложе, однако, Ганзелина. Поговаривали, будто они встречались еще при жизни ее мужа, Доубравы. Так оно было или нет — значения, в конце концов, не имеет. В послешкольные каникулы эту парочку видели чуть ли не ежедневно: вечерами они гуляли по берегу Безовки, потом прощались на деревенской площади у ворот усадьбы Доубравы. Юноша был влюблен. Вдова была влюблена. Злые языки утверждали, что любовь их была отнюдь не платонической, что отойдя с честным видом от ворот, Карел с наступлением ночи украдкой, задами, пробирался в дом со стороны Безовки, перемахнув через невысокий садовый забор.

При иных условиях эта гимназическая любовь, возможно, забылась бы, как это сплошь и рядом случается с подобными пылкими романами. Однако студент-первокурсник медицинского факультета начал вдруг кашлять кровью. Несколько месяцев он пролежал в пражской больнице, а после того, как немного поправился, был доставлен домой, к отцу, в милетинскую хибару, куда никогда не заглядывало солнце. Бабы лечили его народными средствами, повесили ему на грудь кусок кошачьей шкурки, которая, мол, хранит от туберкулеза и раздобывали к его постному хлебу настоящее собачье сало. Ничего не помогло. Карел сидел на стуле у обочины шоссе, кашлял, чах, терял силы. Он прекрасно понимал, что единственным целительным лекарством явились бы для него хорошая еда и лучшие условия жизни, но ничего этого бедняк отец не мог ему дать.

В один прекрасный день прибежала в Милетин мещанка Доубравова. Какая сцена разыгралась за закрытыми дверями комнатушки дорожника, никому не суждено узнать. Тем удивительнее для всех оказались неожиданные последствия тайного их разговора. Жива была еще или нет гимназическая любовь? Решилась вдова на этот шаг по доброй воле или принуждена была к тому жалостными письмами умирающего? Так или иначе, но на другой день перед жильем Ганзелинов остановилась подвода, студента со всеми его пожитками и книгами погрузили на нее и перевезли в усадьбу вдовы. Нельзя отрицать, что по тогдашним строгим нравам со стороны женщины это, конечно, был героический поступок.

Молоко, сливки, сметана, яйца, мясо, много мяса, плед, раскинутый в саду под деревьями, всемерная забота самоотверженной хозяйки — и произошло то, что случается редко и что иногда называют чудом. Больной приободрился, каверны в его легких зарубцевались, он начал прибавлять в весе. Разумеется, не вдруг выздоровел молодой Ганзелин, для этого потребовалось немалое время, но уже месяцев через девять, когда зацвела новая весна, он смог выходить на работу в поле и заниматься хозяйством. Летом сыграли свадьбу. Ганзелин распростился с медициной и стал крестьянствовать.

Примерно полгода спустя после свадьбы у Ганзелиновых родилась девочка, которую назвали Геленой. Двумя годами позже родилась вторая девочка, получившая имя Лидмила. Третья, Мария, появилась на свет осенью следующего года, но в то время Ганзелин уже вновь стал студентом. Неожиданно вновь засел за медицинскую науку.

Для точности стоило бы подробней объяснить, что тому предшествовало. Увы, трудно рассуждать о том, чего не знаешь. Остается лишь гадать. Возможно, Ганзелин занялся крестьянским трудом, поскольку не был твердо уверен в своем окончательном излечении и боялся перемены места, трудных условий и изнурительных занятий, а когда понял, что совсем здоров, его идиллические мечты о простой жизни в усадьбе изрядно поблекли. Как знать? Может, он потому три года и откладывал мысль о продолжении учебы, что жена не спешила его поддержать ввиду скромных доходов с небольшого хозяйства? А может, сильно любила его и противилась многолетней разлуке? Решение Ганзелина во что бы то ни стало учиться на врача могло быть также и следствием длительной домашней войны, в которой жена его потерпела полное поражение благодаря тому злополучному обстоятельству, что рожала одних дочерей. (Известно было: молодой отец часто жаловался, что в усадьбе нет наследника.)