Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений. Том 1

Собрание сочинений в десяти томах

Мне кажется, что у нас, в России, люди должны относиться друг к другу особенно бережно, — это требуется всей совокупностью условий современной жизни. Человек есть вместилище творческой энергии, «а-правленной к власти над силами враждебной ему природы. Величие и тяжесть задач, «ныне поставленных человеком перед собою к разрешению, должны бы внушить нам именно такую, особенную бережливость к человеку. Но грубая циническая упрощенность, с какою ныне решаются молодежью вопросы пола, грозит не только количественным ростом личных драм, бесплодно поглощающих ценнейшую энергию молодежи. Нет, это уже становится общественным бедствием. Область половых отношений есть именно та область, где, как мы видим, упрощение поразительно легко низводит людей к животным.

Неоспоримо, однако, что любовь — то сила, которая, вместе с голодом, «правит миром», что именно на почве любви к женщине создана большая часть того — если не все то, что мы называем культурой, что, постепенно, уводит нас все дальше от животного и чем уже мы имеем право гордиться. Из борьбы с голодом возникла та жестокая «цивилизация», формы которой так безжалостно и бессмысленно угнетают людей, а из любви выросла та культура, которой мы обязаны сознанием, что переросли цивилизацию в ее современных формах.

Но значение любви, как возбудителя культуры, все еще недостаточно понято и оценено нами. Я думаю, что в дни такого мрачного хаоса отношений полов, какой сейчас мы наблюдаем, отличные книги Стефана Цвейга будут крайне полезны. Стефан Цвейг — редкое и счастливое соединение таланта глубокого мыслителя с талантом первоклассного художника. Он уже создал классически прекрасные вещи, но, читая его', всегда чувствуешь: этот человек способен дать еще больше. И каждым новым рассказом своим он оправдывает предчувствие читателя.

Не знаю художника, который умел бы писать о женщине с таким уважением и с такой нежностью к ней. Нам очень много рассказывали о «несчастной любви», но не помню рассказа, насыщенного таким чистейшим и целомудренным лиризмом, как «Письмо незнакомки» Цвейга Сентиментальность ему незнакома, он, очевидно, органически не склонен к ней, он правдив и мудро прост, как истинный художник. Талант его, обладая силою, в то же время мягок; он убедителен даже тогда, когда разрабатывает крайне рискованные темы.

В рассказе «Смятение чувств» Стефан Цвейг, первый в литературе, изображает мучения однополой любви, и магия его таланта ставит читателя пред лицом еще одной тяжкой человеческой драмы. Об этой любви принято говорить с усмешкой презрения и отвращения к рабам ее, хотя она существует издревле, широко распространена среди восточных наций, оправдывалась Платоном. Современная наука доказывает, что эта любовь, охватывающая людей всех классов и наций, не «каприз пресыщенных» и извращенных, а злая игра природы, результат преобладания в половой железе мужчины женских клеток. Может быть, это преобладание является признаком вырождения изработавшегося мужчины, как такового, признак его «дегенерации», о которой весьма настойчиво и доказательно начинают говорить женщины.

Основной темою своих книг Стефан Цвейг избрал труднейшую, именно — любовь. Но у него не найдете веселых и всегда несколько грубоватых анекдотов Мопассана, у него нет ничего подобного «смакованию» этой темы. Он — художник, чувствующий трагически, как об этом говорят его «Амок», «Двадцать четыре часа из жизни

женщины» да и все его рассказы. Мне кажется, что до него никто еще не писал о любви так проникновенно, с таким изумительным милосердием к человеку. И, повторю, с таким глубоким уважением к женщине, в чем она давно нуждается и чего всемерно заслужила, как мать, товарищ и как неутомимый возбудитель творческой энергии мужчины.

Эллен Кэй

сердечное воспоминание

о светлых осенних днях

в Баньи ди Лукка

О, детство, ты, о, тесная темница!

Как часто за решеткой я в окне В слезах следил Неведомого птицу, Златившуюся в синей вышине!

О, ночи нетерпения! В огне Желаний ранних кровь уже томится…

Я рву засов, я бьюсь о край границы…

Вот одолел… и даль пахнула мне.

Едва взглянув, я выпрыгнул на волю.

Весь мир был мой! И в сотнях увлечений Я жег себя, взлетая за рубеж.

Но все ж мне жаль прошедшего до боли. О, сладость первых робких просветлений!

Вернуться к ним… Как был я чист и свеж!

Перевел Н.Шульговски

Что это? Неужели ветер снова нагнал дождь на город, что сразу стало так темно в нашей комнате? Нет, воздух серебристо-ясен и тих, как редко в эти летние дни; просто — уж вечер настал, а мы не заметили. Лишь окна мансард напротив улыбаются тихим блеском заката, а небо над гребнем крыш заволокло золотистой дымкой. Через час уже будет ночь. Дивный час! Нет ничего чудеснее этих красок, которые постепенно блекнут и затеняются, и тогда комнату затопляет мрак, который поднимается с пола, пока черные волны не разольются беззвучно по стенам и не окутают нас тьмой. Когда сидишь друг против друга и смотришь безмолвно, близкое лицо в тени начинает казаться более старым, чуждым и отдаленным, как будто никогда близко не знал его и теперь видишь его вдали, через пространство многих лет. Но ты говоришь, что не хочешь молчания, потому что слишком тягостно слышать, как часы разбивают время на тысячи мелких осколков, а дыхание в тишине становится громким, как дыхание больного. Я должен тебе что-нибудь рассказать? Охотно. Конечно, не о себе: наша жизнь в этих бесконечных городах бедна переживаниями, или это нам кажется так, потому что мы сами не уясняем себе, чем мы действительно обладаем. В этот час, который, собственно, любит молчание, я хочу рассказать тебе кое-что, и мне хотелось бы, чтобы этот рассказ отразил в себе хоть сколько-нибудь теплый, мягкий свет сумерек, льющийся в наши окна.

Я не знаю, как дошел до меня этот рассказ. Я помню только,

как я сидел здесь долго после обеда, читал книгу и уронил ее, забывшись не то в мечтах, не то в легкой дреме. И вдруг образы обступили меня, они скользили вдоль стен, и я мог слышать их слова и заглянуть в их жизнь. Но лишь только я захотел присмотреться к ускользающим видениям, я проснулся и был один. Оброненная книга лежала у моих ног.