Генри Хаггард - Мари. Дитя Бури. Обреченный

– Вы обезумели?!

– Не больше обычного, я надеюсь, сэр, а что случилось?

– Разве я не велел вам опускать на ночь занавески? Так нет же, вы практически высовываете голову в окно! Лучшей мишени и не придумаешь.

– Охота бурам покушаться на мою жизнь, сэр. Будь вы здесь, я бы обязательно опустил занавески и закрыл ставни, – отвечали вы, смеясь.

– Идите переоденьтесь, если не хотите опоздать к ужину, – добавил он строго.

Вы удалились. Но как только за вами закрылась дверь и Шепстону доложили о нашем приходе, он улыбнулся и сказал нечто такое, что я и теперь не возьмусь вам повторить. Кажется, речь шла о дне объявления аннексии, когда вы пришли ему на помощь в трудную минуту. Упоминаю о сем весьма показательном случае, ибо он всплывает в памяти всякий раз, как я думаю о Шепстоне, с которым мы в течение многих лет изредка пересекались как охотник и выдающийся чиновник. Несмотря на осторожность, предчувствие опасности, приобретенные после длительного пребывания в этой стране, и притворную строгость, он никогда не скрывал своей любви к друзьям. В этом человеке ощущалось внутреннее благородство, хотя кое-кто и называл его африканским Талейраном. Однако каждый местный житель от мыса Доброй Надежды до реки Замбези знал и уважал его, как ни одного белого человека. Впрочем, вернемся к нашему повествованию, а рассуждения об исторических событиях оставим более знающим людям.

Мы провели весьма приятный вечер за ужином. Хотя я немного стыдился своего одеяния, когда вокруг собрались такие нарядные джентльмены в элегантных мундирах с белыми галстуками. Энском все время ерзал на стуле, новые туфли оказались ему малы и немилосердно жали.

Все пребывали в прекрасном настроении, отовсюду приходили известия о благосклонном принятии аннексии. Стало быть, опасность миновала. Эх, если бы мы только знали, чем все закончится.

На обратном пути к фургону я невзначай упомянул о стаде буйволов, все еще пасущемся в нескольких днях пути от Лиденбурга. Двух самцов я подстрелил меньше месяца назад.

– Неужели, боже мой! – воскликнул Энском. – Ведь я до сих пор так и не добыл буйвола. Почему-то наши пути все время расходятся, а вернуться из Африки с чужими рогами я тоже не могу. Давайте съездим туда и немножко поохотимся.

Я покачал головой и сказал, что и так долго бездельничал, пора бы и поработать. Мой ответ его явно огорчил.

– Слушайте, вы только не обижайтесь, но дело есть дело. Соглашайтесь, внакладе не останетесь.

Я снова покачал головой. Энском был крайне разочарован.

– Ну что ж, – ответил он, – придется мне ехать одному. Я обязательно поохочусь на буйволов, а если они меня убьют, моя кровь останется на вашей совести!

Странное дело, но я и впрямь почувствовал, что никогда себе не прощу, если с ним что-нибудь случится.

– Эти звери гораздо опаснее львов, – заметил я.

– И у вас еще хватает совести отправлять меня, одинокого и беззащитного, к ним на растерзание! – В его глазах запрыгали озорные искорки, не меркнущие даже при свете луны. – Ах, Квотермейн, как я в вас ошибся.

– Послушайте, мистер Энском, не тратьте понапрасну ваше красноречие. Прямо сейчас я не могу отправиться с вами на охоту. Сегодня я получил известия из Наталя, что мой сын нездоров. Ему нужна рискованная операция, после чего он будет прикован к постели два с половиной месяца. Поэтому я должен, пока не поздно, вернуться в Дурбан. К тому же я связан контрактом с провинцией Матабелеленд, откуда вы недавно прибыли. Целый год мне предстоит быть управляющим торговым складом. Может, еще удастся добыть для себя немного слоновой кости. Так что я освобожусь только, скажем, в октябре тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, то есть через восемнадцать месяцев. Пожалуй, к то му времени меня уже не будет в живых.

– Восемнадцать месяцев, – невозмутимо протянул молодой человек. – Меня вполне устраивает. Сначала я съезжу в Индию, как и собирался, потом заскачу домой ненадолго. Давайте встретимся первого октября тысяча восемьсот семьдесят восьмого года и отправимся в Лиденбург пострелять этих буйволов или каких-нибудь других. По рукам?

Я воззрился на мистера Энскома, решив, что шампанское ударило ему в голову.

– Вздор! Кто может знать, где он окажется через восемнадцать месяцев. Да к тому времени вы обо мне и не вспомните.

– Если я буду жив и здоров, то первого октября тысяча восемьсот семьдесят восьмого года я обязательно вернусь сюда, на эту самую площадь в Претории с одним или несколькими фургонами, полностью готовый к охоте. Мне понятны ваши сомнения, поэтому готов заплатить неустойку в случае, если нарушу этот договор. Даже при неблагоприятном исходе нашей экспедиции.

Тут он достал из бумажника чековую книжку и разложил ее на столике в палатке, под рукой также были перо и чернила.

– Итак, мистер Квотермейн, примете ли вы чек на двести пятьдесят фунтов?

– Нет, сумма чрезмерна для наших целей. Однако если вас не смущают возможные накладки с моей стороны, не говоря уже о вас, то можете вписать сумму в пятьдесят фунтов.

– У вас слишком скромные запросы, – заметил он и протянул мне чек. Я сунул его в карман, сообразив, что теперь смогу оплатить операцию сына.

– А у вас безумные идеи. Объясните, почему вы совершаете такие необдуманные поступки?

– Как вам сказать, мне внутренний голос подсказывает, что мы обязательно должны поехать. Итог нашего путешествия изменит всю мою жизнь. Учтите, мы должны отправиться именно в район Лиденбурга, и больше никуда. А теперь давайте спать, я сегодня так устал.

Утром мы распрощались, и каждый пошел своей дорогой.

Покончив с предисловиями, переходим к самой истории. Восемнадцать месяцев прошли в рискованных приключениях, черная и белая полоса сменяли друг друга. Однако это дело прошлое. И вот я, разгоряченный и сильно уставший, прибыл почтовым из Кимберли. Там мне удалось вложить свой капитал, накопленный за время контракта с провинцией Матабелеленд, в весьма перспективное предприятие. Увы, дальше обещаний дело не пошло. Мне пришлось сорваться с места и уехать в большой спешке из-за неудачной сделки. Я был убежден, что никогда больше не увижу мистера Энскома, ведь все это время он ни разу не давал о себе знать. Вряд ли он вообще был в Африке. Тем не менее я взял у него пятьдесят фунтов, и нельзя исключать возможности, что он все-таки появится. Кроме того, мне присуща обязательность.

Фургон резко затормозил напротив европейской гостиницы. Помятый и уставший, я вылез из его нутра и оказался нос к носу с Энскомом, курившим трубку на веранде!

– Привет, Квотермейн, – произнес он своим приятным, тягучим голосом, – вот и вы, как раз вовремя. А я тут поспорил с этими господами, появитесь вы или нет. – Он кивнул на пятерых бездельников, стоящих рядом. – Ставка виски с содовой – десять к одному. Вам придется прикончить пять порций, а иначе ребята выпьют пятьдесят, и их заберут в городскую полицию.