Генри Хаггард - Мари. Дитя Бури. Обреченный

Едва прозвучали эти слова – признаться, я даже испугался, ибо Ретиф в гневе совершенно не выбирал выражений, – смуглое лицо Перейры сделалось белым как бумага.

– Mein Gott [26], минхеер! – воскликнул он. – Я заставлю вас заплатить за это оскорбление!

Его рука скользнула к ножу на поясе.

– Что?! – вскричал Ретиф. – Хочешь устроить еще один поединок? Давай, я готов! С цельными пулями или с разрывными – все равно! Никто не упрекнет Питера Ретифа в трусости, а уж менее всего тот, кто не постеснялся украсть победу у соперника, как гиена крадет кость у льва. Давай, Эрнан Перейра, выходи!

Не могу даже предположить, что случилось бы в итоге. Впрочем, ничуть не сомневаюсь, что у Перейры не хватило бы мужества на дуэль с прославленным Ретифом, с человеком, чья храбрость вошла у колонистов в поговорку, наряду с его несгибаемым характером. Но хеер Марэ, который прислушивался к перепалке с нарастающей тревогой, понял, что события принимают дурной оборот, и поспешил вмешаться:

– Минхеер Ретиф! Племянник Эрнан! Вы оба мои гости, и я запрещаю вам ссориться из-за подобной ерунды. Я более чем уверен, что Эрнан не намеревался мошенничать. Он просто делал то, что было разрешено. Эрнану ни к чему уловки, ведь он один из лучших стрелков колонии, пускай юный Аллан Квотермейн, возможно, его и превосходит! Прошу вас, друг Ретиф! Только не сейчас! Вы же лучше всех знаете, что теперь мы должны быть как братья!

– Ни за что! – прогремел Ретиф. – Я не стану лгать ради вас или кого бы то ни было!

Его рука скользнула к ножу на поясе.

Поняв, что коммандант упорно не желает внимать гласу рассудка, хеер Марэ подошел к своему племяннику и о чем-то с ним пошептался. О чем шла речь, не имею ни малейшего понятия. Но в итоге, одарив нас обоих – меня и Ретифа – кривой усмешкой, Перейра развернулся и пошел прочь. Вскочил на свою лошадь и скрылся из виду, сопровождаемый двумя готтентотами.

С тех пор я долго не видел Эрнанду Перейру. И как бы мне хотелось, чтобы это была наша последняя встреча! Увы, судьба распорядилась иначе.

Буры, которые прибыли к оврагу якобы для того, чтобы собственными глазами увидеть состязание в стрельбе, хотя на самом деле собрались там совсем по иной причине, начали разъезжаться. Одни ускакали сразу, другие направились к фургонам, оставленным неподалеку, и тоже двинулись в обратный путь. С радостью припоминаю, что лучшие из этих людей, а таковых нашлось немало, перед отъездом поблагодарили меня и моего отца за оборону Марэфонтейна и поздравили с победой в поединке. А многие вдобавок весьма нелестно, не выбирая выражений, отзывались о поведении Перейры.

Нам с отцом предложили переночевать под кровом хеера Марэ, а уже на следующее утро отправиться домой. Однако мой отец, молчаливый, но весьма наблюдательный свидетель последних событий, счел, что теперь мы вряд ли будем желанными гостями на ферме Марэ, а компании Перейры следует всячески избегать. Поэтому он подошел к хееру Марэ и попрощался с фермером, прибавив, что пошлет кого-нибудь забрать мою кобылу.

– Постойте! – вскричал тот. – Я приглашаю вас к себе этим вечером. Не беспокойтесь, Эрнана с нами не будет. Ему пришлось спешно уехать по делам. – Видя, что мой отец колеблется, Марэ прибавил: – Друг мой, прошу, не отказывайтесь. Мне нужно кое-чем с вами поделиться, а это настолько важно, что здесь даже заговаривать не следует.

Отец согласился, к моему немалому облегчению. Если бы он продолжал упорствовать, я бы лишился возможности обменяться еще более важными – для нас, конечно, – словами с Мари. Кафры подобрали гусей и двух соколов, из которых я вызвался самостоятельно сделать чучела для Мари; мне помогли влезть в повозку, и мы покатили к ферме, куда и прибыли как раз с наступлением темноты.

Тем же вечером, после ужина, хеер Марэ пригласил нас с отцом в гостиную. Свою дочь, которая убирала со стола и с которой мне до сих пор не выпало подходящего случая перемолвиться, он, словно спохватившись, тоже позвал, а когда она пришла, попросил поплотнее прикрыть дверь.

Когда все расселись и мужчины раскурили свои трубки (признаться, из-за волнения ввиду предстоящего разговора я совершенно не ощущал вкуса табака), Марэ взял слово. Несмотря на то что фермер не слишком хорошо знал английский, он говорил на нашем языке из уважения к моему отцу. Тот, кстати, даже гордился тем, что не понимает по-голландски, хотя, бывало, отвечал Марэ на этом языке, когда фермер притворялся, будто не может разобрать английскую речь. Ко мне Марэ всегда обращался по-голландски, а к Мари – неизменно по-французски. В общем, со стороны наша беседа могла показаться диковинным образчиком многоязычия.

– Юный Аллан, – сказал фермер, – и ты, Мари, моя дочь… До меня дошли кое-какие слухи касательно вас двоих. Мне стало известно, что вы любите друг друга, – притом что я никогда не разрешал вам уединяться.

(Для простоты передам его речь так, но на самом деле он употребил слово, которым буры называют посиделки влюбленных при свечах.)

– Это правда, минхеер, – ответил я. – Я лишь дожидался случая сообщить вам, что мы обменялись клятвами верности во время нападения кафров на вашу ферму.

– Allemachte! Вот уж вовремя, верно, Аллан? – Марэ потеребил бороду. – Клятва, принесенная на крови, чревата кровопролитием.

– Пустое суеверие, с коим я не могу согласиться, – вставил мой отец.

– Возможно, – отозвался я. – Не нам судить, это ведомо одному Господу. Я знаю только, что мы дали друг другу клятву, ожидая скорой гибели, однако не намерены отступаться от своих слов до самой кончины!

– Так и есть, отец, – сказала Мари, подаваясь вперед. Она сидела, подперев кулачками подбородок, и не сводила с Марэ своих черных глаз. – Так и есть, и я тебе об этом уже говорила.

– А я ответил тебе, Мари, и повторю, чтобы и юный Аллан услышал: этому не бывать! – И фермер стукнул кулаком по иссеченному зарубками столу. – Ничего не имею против вас, Аллан. Более того, я безмерно вас уважаю, вы оказали мне неоценимую услугу, но… благословения на брак я не дам.

– Почему же, минхеер? – спросил я.

– По трем причинам, Аллан, и каждой из них более чем достаточно. Во-первых, вы англичанин, а я не желаю, чтобы моя дочь выходила замуж за англичанина. Во-вторых, вы бедны, и хотя вас самого это нисколько не унижает, я не собираюсь выдавать дочь за несостоятельного человека, поскольку сами мы разорены. В-третьих, вы живете здесь, а мы с дочерью собираемся покинуть эти места, и потому вы не можете пожениться.

Он умолк, и я поспешил кое-что уточнить: