Генри Хаггард - Мари. Дитя Бури. Обреченный

Лишь готтентот знал подробности и мог поведать о заговоре буров, а потому ему вряд ли позволят убежать. Вдобавок необъяснимая смерть слуги-туземца, подозреваемого в измене, как и его хозяин, вряд ли привлечет внимание (таковы были те суровые и кровавые времена). Возможно, фру была права в своих предположениях или могла ошибаться, но, оценивая ее поступки, следует помнить, что она пребывала в неведении относительно героического стремления Мари погибнуть вместо меня.

Итак, две женщины и готтентот приступили к осуществлению описанного выше замысла. Правда, Ханс попытался внести кое-какие изменения. Он предложил подпоить охранников тем самым зельем, которое приготовили для меня, а потом втроем – он, я и Мари – бежать к реке и укрыться в тростниках. Оттуда, если повезет, мы доберемся до Порт-Наталя. Там живут англичане, и они нас защитят.

Конечно, в задумке Ханса не было ни малейшего смысла. Луна ярко освещала ровный и совершенно открытый вельд, было светло почти как днем, поэтому наш побег заметили бы практически мгновенно. Нас с Хансом сразу схватили бы и казнили немедленно. К тому же, как выяснилось позже, охранникам строго-настрого запретили что-либо пить, поскольку судьи сочли вероятным, что стражу могут отравить. Впрочем, женщины решили воспользоваться этим планом, если выпадет случай; так сказать, это была запасная тетива для их лука.

Между тем они занялись необходимыми приготовлениями. Ханс куда-то сбегал и принес зелье, которое вызывает глубокий сон (не помню, добыл ли он эту смесь у местных кафров или изготовил сам). Снадобье добавили в воду, на которой сварили для меня кофе. Его крепкий вкус и насыщенный темный цвет должны были скрыть признаки дурманящей примеси. Себе Мари сделала отдельную порцию. Фру Принслоо тем временем занялась стряпней и вручила Хансу угощение, чтобы он отнес его мне. Но сперва готтентот проверил яму в нескольких ярдах от задней двери дома. По его словам, яма была достаточно просторной, для того чтобы укрыть в ней человека, а ее края обильно поросли высокой травой и кустарником.

Затем они втроем вышли наружу и приблизились к двери моего дома, стоявшего в сотне ярдов от жилья Принслоо. Естественно, их остановила охрана.

– Господа, – сказала Мари, – коммандант позволил нам принести еды моему мужу, которого вы сторожите. Пожалуйста, пропустите нас.

– Проходите, – мягко ответил один охранник, тронутый, должно быть, вежливой просьбой моей жены. – Нам приказано пропустить вас, фру Принслоо и слугу-туземца, хотя не возьму в толк, зачем троим кормить одного. По мне, так он предпочел бы остаться наедине с женой.

– Фру Принслоо хочет уточнить у моего мужа кое-что насчет здешнего имущества – как ей быть, когда все наши мужчины уедут в лагерь на реке для повторного разбирательства. Увы, мое сердце скорбит, и я в таких делах не помощница. А готтентот должен получить указания насчет лошадей. Видите, минхеер, все просто.

– Что ж, фру Квотермейн, не вижу причин… Стойте-ка! А нет ли оружия под вашей длинной накидкой?

– Обыщите меня, если желаете, минхеер. – И Мари распахнула накидку.

Охранник кинул на нее беглый взгляд, кивнул и пропустил всех троих внутрь.

– Не забудьте, вы должны уйти не позже десяти вечера, – напутствовал он. – Вам запрещено ночевать в этом доме, иначе мы, глядишь, не добудимся этого мелкого англичанина поутру!

Вошедшие застали меня за столом: я сочинял пункты в свою защиту и записывал на бумаге обстоятельства своих встреч с Перейрой, Дингааном и покойным генералом Ретифом.

Укажу здесь, что в те мгновения я испытывал вовсе не страх, а негодование и отвращение. Я нисколько не сомневался в том, что, когда мое дело вынесут на повторное рассмотрение большого совета, мне удастся доказать собственную невиновность и опровергнуть ужасные измышления, которые обернулись для меня смертным приговором. А потому, когда Мари предложила мне бежать, я едва удержался от грубости и попросил впредь не говорить ничего подобного.

– Бежать?! – воскликнул я. – Зачем? Это ведь все равно что признать свою вину, ибо сбегают лишь виноватые. Я же хочу, чтобы дело разъяснилось и ложь этого дьявола Перейры раскрылась.

– Аллан, а если ты погибнешь раньше, чем дело разъяснится? – попробовала вразумить меня Мари. – Если тебя застрелят утром? – Тут она встала, проверила, крепко ли закрыто ставней маленькое окно и надежно ли задернута занавеска из мешковины, и прошептала: – Ханс подслушал их, Аллан! Расскажи обо всем своему баасу, Ханс.

Пока фру Принслоо, дабы обмануть соглядатаев, если таковые, конечно, за нами наблюдали, разжигала огонь в очаге в соседней комнате и разогревала еду, готтентот поведал мне историю, которую я уже изложил выше.

Я слушал, ощущая все большее недоверие. Это казалось поистине невозможным! Нет, Ханс либо что-то напутал, либо откровенно врет; последнее вполне вероятно, учитывая известную склонность готтентота к преувеличениям. Или же он попросту пьян; да, от него точно пахнет спиртным, а я знал, что он способен выпить немало, не выказывая внешних признаков опьянения.

– Не могу поверить, – сказал я, когда Ханс закончил рассказ. – Пусть Перейра отъявленный негодяй, но как мог твой отец, Мари, человек добрый и богобоязненный, согласиться на этакое преступление, на хладнокровное убийство мужа своей дочери? Да, он никогда меня не любил, но все же…

– Мой отец изменился, Аллан, – ответила Мари. – Порою мне кажется, что он повредился рассудком.

– Днем он рассуждал вполне здраво, – возразил я. – Допустим, эта история правдива. Чего вы хотите от меня?

– Аллан, я хочу, чтобы ты надел мою одежду и вышел из дому. Фру с Хансом спрячут тебя в укромном месте, а я останусь здесь вместо тебя.

– Да ты что, Мари?! – вскричал я. – Если заговорщики и впрямь намерены меня прикончить, они могут убить тебя вместо меня! И потом, нас наверняка поймают, и меня все равно убьют, ведь это будет попытка к бегству, да еще в чужой одежде. Ваш план – чистое безумие, у меня есть предложение получше. Фру Принслоо пойдет к комманданту и расскажет ему все. А если он не захочет слушать, прокричит правду на весь лагерь, с ее-то голосом. Посмотрим, как они тогда забегают! Я уверен, что, если она это сделает, решение застрелить меня поутру, коль уж его в самом деле приняли, будет отменено. Откуда узнали, можно и не говорить.

– Да-да, не говорите, – вмешался Ханс, – иначе я знаю, кого застрелят.

– Хорошо, – согласилась фру, – я схожу.

Она ушла; охранники выпустили ее наружу, сказав несколько слов, которых я не разобрал.

Полчаса спустя она возвратилась и громко попросила нас открыть дверь.

– Ну? – спросил я.

– Пустое дело, племянник, – ответила фру. – Кроме часовых, в лагере никого нет. Коммандант и прочие буры куда-то ускакали и увезли с собою всех наших.