Жан Лоррен - Астарта (Господин де Фокас)

Путешествовать, путешествовать: полюбить небеса, страны, плениться каким-нибудь городом или расой, — но удалиться от людей.

Исцеление, — секрет счастья вот в чем: любить вселенную во всех ее изменчивых видах, ее изумительных антитезах и еще более изумительных аналогиях. Внешний мир становится для нас, таким образом, источником неистощимых радостей, тем более совершенных, если человек будет ему служить единственным зеркалом: огорчения и раны наносят нам только люди. Избегайте людей, — избегайте Эталя, изучайте народы: один из них подарит вам взгляд, который вы ищете, и там вы найдете вашу душу, вашу одинокую, страждущую и измученную душу: расы! в каждом из нас есть следы прошлого, связывающего нас с какой-нибудь из них и случается найти свою настоящую отчизну в сотнях верст от нашего родного города.

Подобно вам, я страдал навязчивыми идеями смерти и ужасов: вас преследуют маски, а меня преследовали отрубленные головы, это дошло до болезни, до невыносимой одержимости; о, как я страдал. Повсюду чудились они мне, повсюду преследовали меня, издевались надо мною, эти рты отделенных от туловища голов: в особенности преследовали меня эти галлюцинации на окраинах города, в пустынных мрачных дорогах вдоль укреплений, и так как я изучил мою болезнь, то хорошо знал, где и как возникают мучительные и злостные видения.

О! помню я лунные ночи, бешеную скачку на дрожках от бульвара Бино к холмам Биланкура, медленные прогулки вдоль печальных дорог, окаймленных палисадами и редко попадающимися виллами с закрытыми ставнями. Как легко возникали, зарождались от этих убогих и заброшенных видов, наваждения преступления, как расцветала моя болезнь, что так нравилась во мне Клавдию. Как эта местность бродяг воплощала дух современного кошмара, и с какой угодливостью обманчивая Астарта, так упорно не появляющаяся в зачарованных городах Ислама, появлялась в своих уборах вампира на краях пустых пространств и в заброшенных кабачках! Меня сопровождал постоянно Эталь, и с ним я узнал так же, как узнали вы, дорогу Возмущения, — каменоломни Монружа [5] Рабочие кварталы Парижа ( Прим. перев .). и костеобжигательные печи Малакова, — всю эту мрачную парижскую округу, где усмехается Астарта притонов, — от зловонных берегов Бьевры до пустынь Женневиллье.

О! убожество — парижские трущобы Малакова и Монружа, когда существует треугольный форум Помпеи и убегающие холмы Сорренто и Кастельмары, — очаровательная старая Кампания, Неаполитанский залив, арабески Монпеллерино в Палермо, храмы Агригенты и каменоломни Сиракузы, эти великолепные мрачные каменоломни, такие белые, где каждый шаг вздымает пыль веков и могил… Сиракузы! Таормина, Агригента, Катанья, все эти лазоревые воспоминания Великой Греции, еще спящей под оливковыми деревьями и зеленеющими дубами Сицилии!

Там только вы исцелитесь: дайте проникнуть вселенной внутрь вас и, постепенно наслаждаясь, овладевайте миром, вот — правила для путешественника. Быть мудрым и отзывчивым к впечатлениям природы и искусства, находить в оттенках неба, в очертаниях горы, в пленительных глазах портретов, в профиле музейного бюста или в силуэте храма духовное и чувственное общение, откуда рождается целительная и плодотворная мысль… Жизнь и физиономия города — размышляли ли вы когда-нибудь от этом? — Полюбить город, — сойтись с ним, как сходятся с женщиной, овладеть им, не спеша, наслаждаясь своим собственным волнением; искусно возбуждать в нем его страсти и с каждым анализом приближаться к верховному синтезу, в котором вся радость жизни, когда ею умеют пользоваться.

Города, в особенности города населенные, города старые, богатые историческим многообразным прошлым, искушенные, как зрелый плод, и прекрасные тайной стольких прожитых жизней, прекрасные своей борьбой за процветание и любовь, — в особенности приморские города — Марсели, Генуи и Барселоны, счастливые города Средиземного побережья с их оживленными портами, солнечной мечтательностью старых набережных и их тягой «куда-то» в далекие страны, к далеким берегам, возвещаемой снастями, парусами, фалами и рангоутами стольких отъезжающих кораблей. Вот куда вы должны поехать, — вдыхать с морским ветром вкус к завоеваниям и деятельности, чтобы ваш сплин растаял на солнце.

Гавани, матросы, — ребячливая и циническая порода, — наполняют их веселостью своих инстинктов сорвавшегося самца и мечтательностью своих наивных глаз, — этих глаз цвета воды и неба, которые всегда с удивлением видишь на обветренных и суровых лицах морских волков.

Гавани! промышленное население, подозрительное и космополитическое, располагает там на улицах свои живописные отрепья каторжников и корсаров; гнусная проституция, вся сотканная из грязи, голода и нищеты наших северных стран, расцветает под солнцем юга какой-то особой красотой; в нарядах нагло предлагающих себя женщин здесь есть что-то вызывающее, сверкающее, восточное; их скулы натерты румянами, их горящие словно угли глаза, их прически, усыпанные мишурой, делают их похожими на вечных кукол, словно они — единственные образцы форм, предназначенных для избытка похоти и для здоровья мужчин: и любовь там заключает в себе что-то животное, что успокаивает и вместе с тем возбуждает мозг интеллигентов… О! постоянный риск авантюр, которым горят глаза путешественников, вооруженные схватки, насилия и убийства ножом из-за угла в некоторых подозрительных уличках, например, в Тунисе, старой Генуе и Тулони, и Виллафранке близ Ниццы, да и в самой старой Ницце. Там среди зловония рынков, среди отбросов плодов и овощей, только там, явится вам Астарта в образе какого-нибудь прекрасного человеческого цветка, пышущего здоровьем, чересчур розовая, чересчур рыжеволосая, с загадочными глазами животного, подобно той мясничихе с профилем Иродиады, которую провидели Гонкуры на рынке в Бордо, и вы согласитесь со мной, что оригиналы музейных портретов, тех самых, которые вас волнуют, живы только среди народа. В Венеции догарессы Академии и «Святые Урсулы» Карпаччо постоянно встречаются на главном рынке и вдоль маленьких каналов Мурано. Кавальери продавала апельсины в Неаполе, а Каролина Отеро — в Кадиксе, и это, быть может, две самые красивые женщины во всем вашем Париже.

О! вы, — больные тоской по прекрасному, угнетаемые поголовным уродством наших современных городов, где дворцы — банки, а церкви — заводы, — бегите от анемии, от хлороза и от разврата, жалких изобретений ничтожных душ в союзе с голодом. Бегите ото всех утонченных гнусностей спиртуозного Лондона и нищенского Парижа; уезжайте, устраивайте свою жизнь в другом месте. Я уезжаю завтра в Индию — хотите ехать со мной? Я увезу вас! Я не страдаю более ни кошмарами, ни галлюцинациями с тех пор, как сам строю свою жизнь. Создать свою жизнь, вот конечная цель; но как нужно познать самого себя, раньше чем прийти к этим выводам. Никто нам ничего не разъясняет; друзья обманывают нас насчет наших собственных склонностей, и только опыт открывает их нам. Против нас — наше воспитание и наша среда, да что я говорю? сама наша семья. Да я еще умышленно не называю предрассудки света и законодательства людей; затем, часто еще встретится какой-нибудь Эталь и тогда уже поздно жить своей жизнью — единственной — для которой вы родились, и это часто случается тогда, когда нам откроется наш путь. Слишком поздно, слишком поздно — каркает обыкновенно судьба в ответ на печальное «nevermore» опыта, — никогда более, никогда более.