Элиза Ожешко - Сочинения в 5 томах. Том 1. Марта. Меир Эзофович

Марта шла очень медленно и все смотрела на это большое здание, которое казалось ей храмом и словно обладало таинственной притягательной силой. Веселые студенты с книгами подмышкой казались ей счастливцами, которым судьба дала привилегии, достойные разве полубогов. Бедная женщина глубоко вздохнула.

— Счастливые! Ох, какие счастливые! — шептала она, оглядываясь на великолепное здание, оставшееся позади. — Почему же я там не училась? Почему я сейчас не могу поступить туда?

«Но почему не могу? Почему не имею права? — пришла новая мысль. — Какая разница между мной и этими людьми? Почему они получают то, без чего так трудно жить, а я этого не получила и получить не могу?»

Впервые в жизни в сердце Марты вспыхнуло страстное возмущение, глухой гнев, едкая зависть. Но вместе с тем она испытывала чувство невыразимого, гнетущего бессилия. Ей казалось, что лучше всего было бы упасть лицом на плиты тротуара, под ноги прохожих. «Пусть меня растопчут! — думала она, — большего я не стою, я слабое, неприспособленное, никчемное существо!»

В это время сверток, который она держала, выскользнул из рук молодой женщины и упал к ее ногам. При падении он развернулся; нагнувшись, чтобы поднять его, Марта увидела между страницами рукописи две трехрублевые бумажки.

Это было подаяние сострадательного книгопродавца, который, не приняв ее перевод, хотел, однако, дать ей вещественное доказательство своего сочувствия. Марта выпрямилась, держа рукопись в одной руке, а шелестящие бумажки — в другой. Глаза ее сверкали острым блеском, она вся тряслась от сдерживаемого глухого смеха.

— Да, — промолвила она почти громко, — для них — учение и труд, для меня — милостыня.

Слова эти свистящим шепотом срывались с ее губ, почти таких же белых, как бумага, которую она держала в руках.

«Ну, хорошо, пусть так! Почему не дали мне того, чего от меня сейчас требуют? Почему требуют от меня того, чего мне не дали? Так пусть же дают мне теперь деньги… да, деньги… подачки… а я их буду брать… пусть дают!..»

Быстрым нервным движением она сунула кредитки в карман поношенного платья. Она шаталась. Только сейчас, когда душа ее снова была ввергнута в пучину, страданий, желудок потребовал пищи и напомнил ей, что она голодна, что десятки ночей провела над работой, которая ей ничего не дала. Она не могла идти дальше. Сквозь туман, застилавший ей глаза, она увидела перед собой ступени. Это была паперть Свентокшиского костела. Марта села на ступени, опустила голову на руки и закрыла глаза. Скоро ее застывшие черты смягчились, лед, сковавший ее душу, начал таять, из-под опущенных век по мраморно-белым щекам полились бурные слезы, тяжелыми каплями падая меж худых пальцев и скрываясь в складках траурного платья.

В это время по Краковскому предместью проходило двое людей: женщина и мужчина. Они шли быстрым и легким шагом и вели оживленный разговор. Женщина была молода, красива и нарядно одета, мужчина — так же молод, элегантно одет и очень красив..

— Говорите, что хотите, клянитесь, сколько угодно, а я все равно не поверю, что вы хоть раз в жизни были по-настоящему влюблены!

Молодая женщина смеялась, говоря это. За ее коралловыми губками виднелись два ряда белых и мелких зубов, карие глаза блестели и бросали вокруг быстрые взгляды. Мужчина вздохнул. Это была пародия на вздох, в нем было больше шутливости и веселья, чем даже в смехе женщины.

— Вы не верите мне, прелестная Юлия, но, бог свидетель, я в течение целого дня был не только по-настоящему, но безумно, без памяти влюблен! Представьте себе такую божественную красоту: высока, как тополь, глаза огромные, черные, кожа — чистый алебастр, косы, как вороново крыло, длинные и свои, уж поверьте мне, что не привязные, а свои, я в этом разбираюсь… Печальная, бледная, несчастная… богиня! и это еще не все. Она мне сразу понравилась, однако я сказал своему сердцу: «Молчи», так как знал, что моя сестра не на шутку полюбила эту женщину и решила беречь ее от меня, как от огня… Но, когда она пришла к моей сестре и своим прекрасным, нежным, соловьиным голоском сказала: «Я не могу учить вашу дочь…» Ведь я вам, панна Юлия, уже рассказывал эту историю… Так вот тогда я и влюбился в нее по-настоящему. И потом целый день ходил, как ошалелый, разыскивая по всем улицам мою богиню…

— И не нашли?

— Не нашел.

— Вы не знали, где она живет?

— Не знал. Сестра-то знала, но увы!.. Сколько я ни просил ее дать мне адрес прекрасной вдовы, она мне неизменно отвечала: «Почему ты не идешь в контору, Олесь?»

Женщина прыснула.

— Видно, сестра у вас очень строгая! — воскликнула она.

На этот раз мужчина не рассмеялся и не вздохнул.

— Не будем говорить о моей сестре, панна Юлия, — сказал он решительным тоном. — Послушайте-ка лучше продолжение драмы моей жизни. Ах, какая это была драма!.. Представьте себе, что, встретив в тот день на улице панну Мальвину, я только поклонился ей издали, а мимо ресторана Стемпкося прошел с опущенной головой! Я с печалью в сердце прочел на афише, что идет «Прекрасная Елена», но в театр не пошел. Словом, я впал в такое мрачное отчаяние, что, если бы добряк Болек не повел меня на следующий день в небезызвестную вам квартиру на Крулевской улице, где я увидел прекраснейшую из земных богинь…

— Ох, ох! — со смехом и кокетливым возмущением прервала его женщина. — Только без комплиментов, пожалуйста, без комплиментов!

— Я бы уже давно отыскал ту, которая скрылась с моих глаз…

— И которую вы больше не искали…

— Не искал…

— И забыли…

— Нет, не забыл. Ох, не забыл. Но сердечная рана понемногу затягивалась… Что делать, vivre c'est souffrir… [29] Жить — значит страдать (франц.).

Сказав это, молодой человек меланхолически закатил глаза и стал негромко насвистывать арию Калхаса из «Прекрасной Елены».

— Ах! — вскрикнул он вдруг, перестав свистеть и остановившись.

Женщина, шедшая рядом с ним, посмотрела на него с удивлением. Взгляд веселого Олеся был устремлен в одну точку, и — о, чудо! — неизменная улыбка сбежала с его лица. Мягкая линия его рта, так же как и все его черты, то и дело менялась, как это бывает у людей впечатлительных под влиянием внезапного волнения.

— Что там такое? — спросила красивая женщина недовольным тоном. — Нет, право, — добавила она кокетливо, — я на вас в обиде, пан Олесь! Я иду рядом, а вы смотрите куда-то в сторону.

— Это она! — шепнул Олесь. — Ну, до чего же хороша!

Молодая и стройная женщина, которую он называл Юлией, искала взглядом предмет, привлекший внимание ее спутника. Вдруг она наклонилась и, взмахнув собольей муфтой, в которой прятала руки, вскрикнула:

— Да ведь это Марта Свицкая!

Они стояли в нескольких шагах от ступеней костела, на которых сидела женщина в трауре, в накинутом на голову черном шерстяном платке.