Августъ Стриндбергъ - На шхерахъ

Эта недѣля его утомила. Тонкіе колеса его мысли расшатались въ своихъ осяхъ, и пружины механизма ослабли.

Когда онъ днемъ послѣ такого напряженія хотѣлъ нѣсколько часовъ поработать, его голова оказывалась совершенно заваленой разнымъ мусоромъ. Въ ушахъ еще отдавались обрывки разговоровъ; передъ глазами стояли ея жесты и мины, которыми она сопровождала разговоръ: все думалось о томъ, какъ, когда и что онъ долженъ былъ ей отвѣтить, и отвѣтъ, казавшійся ему удачнымъ, доставлялъ ему минутное удовольствіе. Словомъ, голова была занята всевозможными пустяками.

Теперь онъ попробовалъ привести въ порядокъ этотъ хаосъ. Обмѣнъ мыслями со зрѣлой женщиной онъ обратилъ въ разговоры со школьникомъ; юнъ. затратилъ массу энергіи, не получивъ ничего взамѣнъ. Онъ положилъ въ душу сухую губку, которая вобрала въ себя все и изсушила его.

Онъ былъ сытъ по горло, усталъ и стремился уйти, хотя бы ненадолго, такъ какъ уйти навсегда онъ не могъ.

Когда теперь, въ пять часовъ утра, онъ выглянулъ въ окно, онъ увидѣлъ только густой туманъ, стоявшій неподвижно при легкомъ южномъ вѣтрѣ. Эта свѣтлая, нѣжно-бѣлая тьма не только не пугала, но даже манила къ себѣ. Она скроетъ его и отдѣлитъ отъ того клочка земли, къ которому онъ чувствовалъ теперь себя прикованнымъ.

Барометръ и флюгеръ показывали, что нѣсколько позже погода разгуляется. Поэтому, не собираясь долго, онъ сѣлъ въ свою лодку, захвативъ съ собой лишь карту и компасъ. Но ему не хотѣлось пользоваться ими, такъ какъ онъ слышалъ въ полумилѣ отсюда ревъ буя, какъ разъ въ томъ направленіи, куда онъ хотѣлъ ѣхать.

Боргъ поставилъ парусъ и скоро потонулъ въ туманѣ. Только здѣсь, когда глазъ освободился отъ всѣхъ впечатлѣній красокъ и формъ, онъ почувствовалъ, какъ пріятно побыть совершенно отдѣльно отъ этого пестраго міра.

У него теперь была своя атмосфера, и въ ней плылъ онъ какъ бы на другой планетѣ въ средѣ, состоявшей не изъ воздуха, а изъ паровъ воды; вдыханіе этихъ паровъ подкрѣпляло и освѣжало гораздо больше, чѣмъ изсушающій воздухъ съ его ненужными семьюдесятью девятью процентами азота, которые по недоразумѣнію въ немъ остались съ тѣхъ поръ еще, когда масса земли стала формироваться изъ хаоса газовъ.

Это не была темная дымная мгла, это былъ свѣтлый, похожій на расплавленное серебро туманъ, придававшій еще больше красоты солнечнымъ лучамъ. Теплый, какъ вата, исцѣляюще ложился онъ на его усталую душу, предохраняя отъ толчковъ и ударовъ. Инспекторъ наслаждался этимъ чистымъ покоемъ чувствъ, этой атмосферой безъ звуковъ, запаха и красокъ. Онъ чувствовалъ, какъ его измученная голова отдыхаетъ при мысли, что здѣсь онъ обезпеченъ отъ соприкосновенія съ другими людьми. Здѣсь онъ спокоенъ, что его никто не будетъ мучить разспросами, здѣсь ему не надо отвѣчать и говорить. Аппаратъ на минуту остановился, всѣ соединенія были прерваны.

Затѣмъ онъ снова началъ думать, ясно, опредѣленно. Но все, что онъ испыталъ за послѣднее время, было такъ мелко и такъ ничтожно, что онъ долженъ былъ сначала спустить застоявшуюся за эти дни воду и потомъ уже дать мѣсто новой.

Вдали съ промежутками въ нѣсколько минутъ слышались призывы буя; онъ направилъ лодку прямо черезъ туманъ въ направленіи, откуда доносился звукъ.

Потомъ опять стало тихо. Только плескъ воды передъ носомъ лодки и шумъ за кормой показывали, что онъ движется впередъ. Вдругъ раздался крикъ чайки въ туманѣ, и въ ту же минуту сзади послышался шумъ. Чтобы не столкнуться, инспекторъ окликнулъ, но не получилъ отвѣта и только услышалъ шумъ уходящей лодки.

Проѣхавъ еще немного, онъ замѣтилъ съ навѣтренной стороны верхушку мачты съ большимъ парусомъ и фокъ; но ни самого корпуса судна, ни рулевого не было видно — они были скрыты за высокими волнами.

При другихъ обстоятельствахъ онъ не обратилъ бы на это вниманія. Теперь же у него получилось впечатлѣніе чего-то необъяснимаго, пугающаго. Отсюда уже одинъ шагъ до мысли о преслѣдованіи. Пробужденная подозрительность имѣла тѣмъ большее основаніе, что сейчасъ же вслѣдъ за тѣмъ это призрачное судно проскользнуло мимо него еще разъ, выступая совершенно явственно, какъ будто нарисованное на бѣломъ фонѣ тумана. Рулевого все-таки не было видно: онъ былъ скрытъ за парусомъ.

Инспекторъ крикнулъ снова, но вмѣсто отвѣта юнъ увидѣлъ, что лодка такъ быстро пошла подъ вѣтромъ, что надъ водой виденъ былъ руль. Потомъ видѣніе исчезло во всепоглощающемъ туманѣ.

Стараясь по привычкѣ отогнать страхъ передъ неизвѣстнымъ, онъ тотчасъ сталъ искать объясненія и, въ концѣ концовъ, задумался надъ вопросомъ: почему рулевой прячется? Вѣдь въ парусной лодкѣ безъ двигателя долженъ быть рулевой — въ этомъ онъ ни минуты не сомнѣвался. Почему же онъ не хочетъ, чтобы его видѣли? Обыкновенно прячутся въ тѣхъ случаяхъ, когда хотятъ сдѣлать что-нибудъ дурное или ищутъ покоя, или же, наконецъ, желаютъ кого-нибудь напугать. Что неизвѣстный путешественникъ не просто ищетъ уединенія, можно было заключить изъ того, что онъ держался опредѣленнаго курса. Если онъ хотѣлъ напугать безстрашнаго, недоступнаго суевѣрію человѣка, то, право, онъ могъ бы изобрѣсти что-нибудь болѣе остроумное.

Боргъ продолжалъ держать курсъ по направленію къ бую, между тѣмъ какъ призрачное судно упорно преслѣдовало его, держась все время въ нѣкоторомъ отдаленіи, едва вырисовываясь, похожее скорѣй на сгустившійся въ одномъ мѣстѣ туманъ.

Когда онъ доплылъ до мѣста, гдѣ вѣтеръ былъ сильнѣе, туманъ немного разсѣялся. Проходящіе сквозь него солнечные лучи серебрили гребни волнъ. Съ вѣтромъ призывы буя сдѣлались чаще. Весь залитый лучами солнца инспекторъ поплылъ къ мѣсту, гдѣ уже не было тумана, и полнымъ ходомъ направился къ бую.

Буй качался на волнахъ, ярко-красный, блестящій, влажный, какъ только что вынутое легкое съ вытянутой кверху черной дыхательной трубкой. Волна сжимала воздухъ, и буй ревѣлъ и, казалось, будто это море ревомъ привѣтствуетъ появленіе солнца. Опускаясь, онъ гремѣлъ цѣпью, и, когда волна падала и воздухъ съ шипѣніемъ входилъ внутрь, изъ глубины его каждый разъ вырывался ревъ, какъ будто изъ гигантской глотки утопающаго мастодонта.

Это было первое сильное впечатлѣніе, полученное имъ за этотъ мѣсяцъ, который цѣликомъ былъ заполненъ глупостями и ничтожными мелочами.

Инспекторъ пришелъ въ восхищеніе отъ человѣческаго генія, умудрившагося навѣсить эту погремушку хитрому волку — морю, чтобы оно само предупреждало своихъ беззащитныхъ жертвъ. Онъ позавидовалъ этому отшельнику, который былъ прикованъ среди моря къ подводной свалѣ и ревѣлъ день и ночь, соперничая съ вѣтромъ и моремъ, слышный на разстояніи многихъ миль. Онъ первый привѣтствовалъ чужеземца въ своей странѣ; онъ могъ повѣдать міру о его страданіяхъ, ибо всѣ его слышатъ.