Августъ Стриндбергъ - На шхерахъ

Инспекторъ гребъ дальше, пока, наконецъ, вода не сдѣлалась сѣро-зеленой отъ илистаго дна.

— Ну, а теперь что? — спросилъ онъ, складывая весла.

— По-моему тамъ на днѣ змѣи! Вонъ ихъ хвосты торчатъ изъ ила — а вонъ тамъ — головы!

— Это, милый мой, угри, — пояснилъ инспекторъ.

Лоцманъ, повидимому, съ трудомъ вѣрилъ этому. Ему никогда не приходилось слышать, чтобы у нихъ въ морѣ водились угри. Однако, Боргъ не хотѣлъ прежде времени открывать всѣ свои карты и затруднять себя пространнымъ объясненіемъ непонятныхъ лоцману вещей. Поэтому онъ оставилъ весла и сталъ самъ глядѣть въ подзорную трубу, перегнувшись черезъ бортъ лодки, чтобы удобнѣе было наблюдать. Онъ, казалось, очень усердно искалъ чего-то, что должно было быть на этихъ меляхъ и чего онъ до сихъ поръ не могъ обнаружить.

Такъ они плавали еще часа два, куда указывалъ инспекторъ. Боргъ часто опускалъ свой лотъ а дно и послѣ каждой пробы снова свѣшивался съ борта лодки и смотрѣлъ въ трубу. Его блѣдное лицо съежилось отъ напряженія, глаза ушли глубоко внутрь. Рука, державшая трубу, дрожала и отъ напряженія одеревенѣла и затекла. Холодный, влажный вѣтеръ, пронизывавшій сквозь толстую куртку тѣло лоцмана, повидимому, вовсе не безпокоилъ тщедушной фигуры инспектора въ полурастегнутомъ лѣтнемъ пальто. Его глаза слезились отъ морского вѣтра и отъ усилій проникнуть взоромъ въ тайники загадочной стихіи, растянувшейся на три четверти земной поверхности, относительно жизни которыхъ четвертая четверть земли высказываетъ такъ много предположеній, но, въ сущности, знаетъ такъ мало. Глядя въ подзорную трубу, которую онъ изобрѣлъ не самъ, а позаимствовалъ у строителей мостовъ и водолазовъ, воспользовавшись ихъ указаніями, Боргъ старался заглянуть въ міръ глубинъ, изъ котораго развилось великое надводное царство.

Цѣлый лѣсъ водорослей, едва перешедшихъ границу между неорганической и органической жизнью, волновался въ глубинныхъ теченіяхъ, похожій на свернувшійся яичный бѣлокъ. Мѣняя свою форму отъ движенія воды, этотъ лѣсъ напоминалъ узоры, разрисованные морозомъ на стеклѣ. Онъ тянулся безъ конца въ глубину, какъ громадный паркъ съ пожелтѣвшей листвой. Обитатели морского дна проползали на своихъ брюшкахъ, стараясь укрыться въ прохладныя и темныя мѣста, какъ бы стыдясь того, что они такъ отстали отъ другихъ на долгомъ пути къ солнцу и воздуху. Зарывшись въ илѣ, на днѣ лежала камбала. Лѣнивая и неподвижная, лишенная способности двигаться при помощи плавательнаго пузыря. Не имѣя стремленія даже ради собственной выгоды поискать пищу вокругъ себя, она ожидаетъ счастливаго случая, который приведётъ ей добычу къ самому рту. Изъ одной лѣни она лежитъ все на одномъ и томъ же боку. Оттого и глазамъ пришлось перебраться на правую сторону ея несиметричной головы. Вотъ налимъ выдвинулъ впередъ пару своихъ веселъ, напоминая собой первобытнаго устройства лодку съ опущенной кормой и поднятымъ носомъ; среди зелени виднѣется его причудливая голова; она высовывается на мгновеніе изъ ила и тотчасъ прячется снова. Потомъ, скатъ съ угловатой спиной, вытянулся кверху, какъ огромный носъ, разнюхивая, нѣтъ ли поблизости самки или ѣды; на мгновеніе онъ освѣщаетъ голубоватую воду своимъ розовымъ брюшкомъ, распространяя вокругъ себя слабое мерцаніе утренней зари; потомъ онъ снова накрѣпко присасывается къ камню въ ожиданіи того времени, когда милліоны лѣтъ принесутъ избавленіе всѣмъ отставшимъ на безконечномъ пути развитія.

Страшный морской ежъ весь олицетворенное бѣшенство, съ выраженіемъ ярости на покрытомъ иглами лицѣ. Его плавники превратились въ когти, приспособленные скорѣе для истязаній своей жертвы, чѣмъ для нападенія или защиты. Онъ нѣжится, лежа на боку, и ласкаетъ свое собственное тѣло слизистымъ хвостомъ. Выше, въ болѣе свѣтлой и теплой водѣ плаваетъ красивый, задумчивый окунь, пожалуй, самая характерная рыба Балтійскаго моря. Хорошо сложенный, плотный, хотя немного неуклюжій, какъ грузовая лодка, юнъ отличается своеобразной синевато-зеленой окраской Балтійскаго моря и натурой сѣверянина — немного философъ и отчасти пиратъ. Любознательный отшельникъ, обитатель мелкихъ водъ, окунь охотно спускается въ глубину на дно; бездѣльникъ, съ большими причудами, онъ по цѣлымъ часамъ простаиваетъ на одномъ мѣстѣ у какого-нибудь камня, потомъ, какъ будто проснувшись, вдругъ бросается прочь. Тиранъ, по отношенію къ своимъ собратьямъ, онъ скоро дѣлается ручнымъ и охотно возвращается на старое мѣсто; въ его внутренностяхъ находятъ себѣ пріютъ семь видовъ глистовъ.

Затѣмъ, орелъ моря, царица балтійскихъ рыбъ, стройная, какъ оснащенное судно, щука. Она любитъ солнце и какъ самая сильная, не боится яркихъ красокъ она высовываетъ носъ надъ поверхностью воды и засыпаетъ, нѣжась на солнцѣ, мечтая о лугахъ, покрытыхъ цвѣтами, и березовыхъ рощахъ, гдѣ ей никогда не суждено побывать; о возвышающемся надъ ея влажнымъ міромъ, прозрачномъ голубомъ куполѣ, въ которомъ она задохлась бы, тогда какъ птицы такъ легко плаваютъ въ воздухѣ на своихъ пушистыхъ плавникахъ. Теперь лодка ѣхала межъ льдинъ. На днѣ по водорослямъ, какъ облако, скользила ея тѣнь.

Инспекторъ, уже въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ тщетно искавшій чего-то, вынулъ, наконецъ, изъ воды зрительную трубку, вытеръ ее и сложилъ въ футляръ.

Потомъ онъ откинулся назадъ, закрывъ глаза рукой, какъ бы желая отдохнуть отъ массы впечатлѣній, и, казалось, погрузился въ дремоту. Черезъ нѣсколько минутъ онъ велѣлъ лоцману ѣхать дальше.

Все утро поглощенный изслѣдованіемъ морской глубины, инспекторъ, казалось, только теперь обратилъ вниманіе на великолѣпную картину, развернувшуюся на поверхности моря.

Передъ лодкой, до того мѣста, гдѣ скопились плавучія льдины, образуя полярный ландшафтъ разстилалась темно-голубая гладь воды.

Острова, бухты, проливы вырѣзывались ясно, какъ на картѣ. Гдѣ ледъ взгромоздился на мели, тамъ образовались настоящія горы. Одна льдина взбиралась на другую, а на скалистыхъ островахъ нагромоздившійся ледъ вывелъ своды и гроты, выстроилъ башни, церковныя стѣны, казематы и бастіоны. Очарованіе этихъ формъ заключалось въ томъ, что онѣ какъ будто были созданы могучей человѣческой рукой; онѣ не были похожи на игру безсознательной природы, а, напротивъ наводили на мысли о работѣ человѣческаго духа въ продолженіе цѣлаго ряда историческихъ эпохъ.

Въ одномъ мѣстѣ льдины сложились какъ циклоническія стѣны, или располагались террасами, какъ ассиро-греческіе храмы. Въ другомъ — удары волнъ образовали романскій сводъ или огромную арку, превратившуюся затѣмъ въ арабскій сводъ; а подъ сводомъ отъ совмѣстной работы солнечныхъ лучей и прибоя появились сталактиты и ячейки, какъ въ пчелиныхъ сотахъ. То вдругъ огромная цѣльная стѣна превращалась въ римскій водопроводъ, или выросталъ изъ массы льда настоящій средневѣковый замокъ съ полуразрушенными готическими арками и башнями.