Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 26. Белые и синие

— Бедная, но замечательная девушка, а писать она научилась благодаря мне.

Да простят нам то, что мы задерживаемся на подобных подробностях: мы должны ввести в повествование и показать в действиях тех исторических лиц, кто более или менее долго приковывал к себе внимание всей Европы; их превозносили или порочили в зависимости от стремления партий возвысить или унизить этих людей; даже историки судили о них с некоторым легкомыслием в силу своей привычки соглашаться с общепринятым мнением; иное дело — романист, вынужденный вдаваться в мельчайшие подробности, поскольку иногда каждая из них служит ему путеводной нитью, призванной вести его по самому запутанному из лабиринтов — человеческому сердцу. Поэтому мы осмелимся утверждать, что, показывая частную жизнь этих людей (чем всецело пренебрегают историки) наряду с общественной жизнью, о коей те же историки слишком распространяются, хотя нередко она является лишь ширмой, скрывающей частную жизнь, мы впервые представим взорам наших читателей этих прославленных усопших мужей, которых политические страсти ввергали в пучину клеветы, дабы она их поглотила.

Так, мы читали в трудах историков, что Пишегрю предал Францию ради губернаторства в Эльзасе, красной орденской ленты, замка Шамбор с парком и угодьями, двенадцати пушек, миллиона наличными деньгами и ренты в двести тысяч франков, половина которой перечислялась на имя его жены и по пять тысяч — каждому из его детей; наконец, ради поместья в Арбуа, носящего имя Пишегрю и освобожденного от налогов на десять лет.

Первое конкретное опровержение данного обвинения состоит в том, что Пишегрю никогда не был женат, и, следовательно, у него не было ни жены, ни детей, о чьем будущем ему приходилось бы заботиться; в целях нравственного оправдания следует показать Пишегрю в частной жизни, дабы все увидели, каковы были его нужды и чаяния.

Мы уже видели, что Роза давала своему возлюбленному два совета: делать сбережения для своих родных и оставаться тем же добрым и простым Шарло, каким он всегда был.

В походе Пишегрю ежедневно получал сто пятьдесят франков ассигнатами; армейское жалованье приходило в первых числах каждого месяца в виде больших разграфленных листов. Эти пачки бумажных денег лежали на столе вместе с ножницами, и ежедневно всякий, кто хотел, отрезал от них часть на свои нужды; такой пачки редко хватало на месяц; зачастую она кончалась 24-го или 25-го, и тогда каждый устраивался как мог, чтобы прожить остальные дни.

Один из секретарей Пишегрю писал о нем: "Этот великий математик из Бриена не был в состоянии оплатить счет прачки обычными деньгами".

Он добавлял: "Империя была бы слишком мала для его гения, поместье — слишком велико для его лени".

Что касается совета Розы оставаться добрым Шарло, посудите сами, нуждался ли он в подобном наставлении.

Два-три года спустя после событий, которые мы пытаемся описать, Пишегрю, достигший вершины популярности, вернулся в свой горячо любимый Франш-Конте, чтобы вновь увидеть родную деревню Планш; при въезде в Арбуа, под триумфальной аркой его поджидала делегация, чтобы поздравить с прибытием и пригласить на торжественный ужин и праздничный бал.

Пишегрю выслушал оратора с улыбкой и, когда тот закончил свою речь, обратился к главе делегации с такими словами:

— Мой дорогой земляк, я смогу провести на родной земле лишь очень немного часов и должен посвятить почти все это время моим родным из окрестных деревень; если бы связывающие нас узы дружбы побудили меня предать свои родственные обязанности, вы первые осудили бы меня и были бы правы; однако вы пришли, чтобы пригласить меня на ужин и бал; хотя я уже давно отвык от подобных развлечений, я охотно принял бы в них участие. Я был бы счастлив осушить в столь почтенном обществе несколько стаканчиков нашего превосходного молодого вина и посмотреть, как танцуют девушки Арбуа: они, должно быть, очень красивы, если похожи на своих матерей. Но солдат всегда держит свое слово, а я, клянусь честью, уже дал его: я давно обещал виноградарю Барбье разделить с ним свою первую трапезу по возвращении на родину, и, по совести, с этого момента до захода солнца я не смогу пировать дважды.

— Но мне кажется, мой генерал, — возразил глава делегации, — что есть способ уладить это дело.

— Какой?

— Пригласить Барбье отужинать вместе с вами.

— Я так и сделаю; если он согласится, буду очень доволен, но я сомневаюсь, чтобы он пошел на это. У него по-прежнему тот же унылый, суровый вид, из-за которого его прозвали Барбье Горемыка.

— Еще более унылый, чем прежде, мой генерал.

— Ну что ж, я сам к нему отправлюсь, — сказал Пишегрю, — ибо я полагаю, что придется употребить все мое влияние, чтобы убедить его присоединиться к нам.

— Хорошо, генерал, а мы последуем за вами, — сказали посланцы.

— Пойдемте, — согласился Пишегрю.

И все отправились на поиски Барбье Горемыки, бедного виноградаря, все состояние которого заключалось в сотне виноградных лоз и который смачивал виноградным вином сухую корку черного хлеба.

Они прошли вдоль деревни. В конце пути генерал остановился перед старой липой.

— Граждане, — промолвил он, — ухаживайте хорошенько за этим деревом и никогда не разрешайте его срубить. Здесь погиб в муках герой, который вместе с отрядом из ста пятидесяти человек защищал ваш город от Бирона и целой королевской армии. Этого героя звали Клод Морель. Здесь же глупый зверь по имени Бирон в конце концов укусил вскормившую его руку, приказав повесить Мореля… Несколько лет спустя Бирон, предавший Францию, убийца Клода Мореля, отбивался от палача, так что тот был вынужден проявить чудодейственную силу и ловкость, чтобы отрубить ему голову: он сделал это незаметно для осужденного, взяв меч из рук помощника.

Поклонившись знаменитому дереву, он продолжал свой путь под рукоплескания толпы, сопровождавшей его.

Некто, знавший, где находится виноградник Барбье Горемыки, отыскал его владельца посреди жердей, подпиравших лозу, и окликнул его.

Барбье высунул из-за жердей свою голову в неизменном хлопчатобумажном колпаке.

— Кто меня спрашивает? — прокричал он.

— Шарло! — отвечал собеседник.

— Какой Шарло?

— Шарло Пишегрю.

— Вы издеваетесь надо мной, — сказал виноградарь и вновь принялся пропалывать свой виноградник.

— Никто и не думал над тобой издеваться, вот и он собственной персоной.

— Эй, Барбье! — позвал Пишегрю в свою очередь.

Услышав хорошо знакомый голос, Барбье Горемыка выпрямился и, завидев посреди толпы мундир генерала, воскликнул:

— Вот те на! Неужели это и вправду он?

Пробежав между жердей, он добрался до края виноградника, остановился, чтобы удостовериться, не стал ли он жертвой галлюцинации, и, окончательно узнав генерала, помчался к нему навстречу и бросился в его объятия с криком: